Фик. Арка Инфинити.

[anime-x]

Название: Ангелы решают умереть
Автор:  S-Sa
Бета:  edik_lyudoedik
Фендом: TRC
Рейтинг: R
Жанр: angst, UST
Пейринг: КФ
Дисклеймер: Не мне.
Предупреждения: элементы психоделики, скрытая пропаганда курения, почти POV. Длинные слова.


Щелчок.
Просто удивительно, как разнообразна человеческая фантазия – так много странных устройств, бесполезных игрушек, затейливых приспособлений и забавных безделушек оседает в кармане бредущего бесконечной анфиладой миров. Золотистый завиток эмали на металлическом корпусе, всплеск искр. Зажигалка.
Оранжевый лепесток дрожит на струне выдоха.
Пламя скользит сквозь пальцы – совсем не больно. Какая же длинная линия жизни на этой руке…
Вдох.
Сигареты легкие, дамские, с длинным узорчатым фильтром. Запах от них выветривается моментально. Забрал у Сакуры. Откуда она их взяла? Кто посмел притащить?

- Не нужно, принцесса.
Осторожно выпутать пачку из безвольных холодных пальцев - белая кожа, белое кружево, отрешенное белое лицо. Знакомое выражение – так смотрит на тебя зеркало, когда рядом нет никого.
- Как насчет чашечки сладкого горячего шоколада, Сакура-чан?
- Мокона тоже хочет сладенького!
Уголки губ тянутся вверх, как руки послушной марионетки – какая красивая улыбка. Весенняя трава в глазах подернута льдом.
- С удовольствием, Фай-сан.
Голос тоже белый.
Умница. Продолжай притворяться, моя принцесса. Это будет секрет.

Алая полоска тления тянется вверх, отмеряя секунды внутренней тишины, седой дымок ползет по нервам, даря недолгое оцепенение безразличия. Вдох – короткая дрожь диафрагмы, похожая на рвотный спазм. Горечь скользит по нёбу, милосердно вытравливая терпкий металлический привкус. Кровь. Воздух Инфинити пропитан кровью.

Мальчишка потерянным щенком замер у ее дверей: в глазах обреченная решимость, руки – в замок.
- У Сакуры-чан все хорошо. Думаю, стоит отдохнуть и тебе, Шаоран-кун. Сегодня был тяжелый день.
Не тяжелее обычного. Просто один из десятков дней, сменяющихся беспросветными ночами, когда угрызения совести обретают свободу воли, тоскливо блуждая и сталкиваясь в темных коридорах шикарных апартаментов. Завтра будет еще один – точно такой же, когда снова придется выйти на арену, чтобы в слепящем свете прожекторов и под прицелом равнодушных взглядов невидимых зрителей продолжить отыгрывать привычный смертельный фарс. Представление. Дружная команда, спаянная волей хрупкого мастера. Герои и деньги. Даже странно, что здесь умирают по-настоящему.
Этот не станет улыбаться. Значит, нужно улыбаться за двоих.
- Спокойной ночи, Шаоран-кун.

Выдох. Табачная пелена оседает на коже и волосах. Серые струйки обвиваются обручальными кольцами, серым снегом осыпается пепел.
Дети спят. Беспомощным комочком свернулась Сакура, уткнувшись носом в пушистый мех моконы; застыл в своем анабиотическом оцепенении мальчик. Никто не увидит, как плавится дымом тонкая палочка, зажатая между фалангами. Задержать дыхание. Когда от кислородного голодания мир заполнится тонким хрустальным звоном, можно приникнуть искусанными губами к краешку сигареты. Здесь получалось дышать только так – пропуская пропахший кровью воздух сквозь никотиновый фильтр.
Днем труднее всего – не встретиться взглядами. Ночью – просто не встретиться. Он тоже не ложится почти до рассвета - то в гостиной, играя в мрачные гляделки с хрусталем стакана, то у себя в комнате, бесконечно измеряя шагами расстояние от стены до стены. Иногда слышится звон разбитого стекла, иногда – тупые монотонные удары кулаком в пол.
Сигаретному дыму нет до этого никакого дела. Нужно, пожалуй, принести пепельницу, а то выходит совсем неаккуратно…
…Неаккуратно. Буро-алые пятна расползаются на рукавах, липнут к ладоням, горячая струйка бежит из уголка рта. Где-то под сердцем надрывно и жадно ноет – дай, дай, дай… Стронутый мимолетной ассоциацией оползень воспоминания обрастает плотью и…. Тошнота кислотным комом ползет изнутри, лихорадочная затяжка шершавым глотком рвет легкие. Нет. Не сметь.
Наверное, стоит пойти спать. Наверное, стоит лечь в постель, бесконечную и холодную, как снежное поле. Закусить уголок подушки зубами – острыми, «аномально удлиненными» клыками, будь они прокляты. Будь я проклят. Будь ты проклят, Курогане.
Последний длинный вдох, долгий, как падение. Горький дым течет по венам, движения неторопливы и спокойны, как у мертвеца.
Балкон тесен, как птичья клетка. По одну сторону, за порогом – всего десяток шагов по пустому коридору, но где-то там, по дороге, зияет жадная пасть открытой двери, за которой сидит он, устремив чересчур неподвижный взгляд в пустоту. По другую сторону – рукотворный обрыв высотного здания, уступами парапетов спускающийся вниз, в расщелину мрачных улиц. Есть третий путь – остаться здесь до утра. Даже смешно. Послушно сокращаются лицевые мышцы, растягивая губы в улыбку. Как генеральная репетиция боевой связки – удар, блок...
Гостиная пуста, и облегчение от этого простого факта щедро перемешано с непереносимой усталостью.
Преждевременно.
Он прислонился к стене – на миг грифельная темнота силуэта кажется затейливой решеткой, преградившей проход. Бутылка, которую он небрежно перехватывает за горлышко, пуста на три четверти. Совершенно ясно, что он безобразно и жутко пьян. Пьян до стеклянной трезвости.
- От тебя странно пахнет.
А от тебя пахнет алкоголем, мускусом и алой жаждой, проникающей даже сквозь никотиновый флер.
- Правда? – закрыться щитом фальшивой улыбки, взгляд спрятать в опущенных ресницах и выставить частокол дружелюбного тона. Вот так. Гроссмейстерская защита. Попробуй пробиться.
- Ты не ел.
Убирайся к черту.
- Спасибо, в этом нет необходимости, - нет, еще мягче, - я совершенно не голоден.
- На поле свалишься, - он говорит, не глядя и почти не разжимая губ, и черта с два мимо него пройдешь.
- Не беспокойся, Курогане, я внимательно слежу, чтобы такого не случилось, - кажется, слышно, как крошится эмаль его зубов.
Он ставит на пол бутылку, и резкими движениями начинает расстегивать рукав.
- Ну.
Шантаж как метод ведения диалога. Принуждение как модель взаимодействия.
- Я не хочу, Курогане.
Он нетерпеливым броском перехватывает запястье и дергает к себе. От грохота пульса в его венах хочется зажать уши.
- Бросай эту дурь. Давай.
Физическое насилие как способ настоять на своем. Так, Курогане?
Он слишком близко – всегда, все время. Гораздо ближе, чем можно допустить, ближе, чем можно выдержать.
Предплечье начинает сотрясать крупная дрожь. Ну вот, пожалуйста. Тремор конечностей – верный маркер потери контроля. Через мгновение становится ясно, что это у него дрожит рука. Он смотрит на нее, как на чужую.
- Давай. Пей.
Тоска и жажда изнутри, жажда и тоска – снаружи. Непреодолимая щекотка побегает по верхним резцам. Ничего не поделаешь. Ничего не поделаешь.
- Какое настойчивое предложение. Мне придется согласиться, да?
Время распадается на щелчки воображаемого метронома. Так, так, так. Медленно приоткрывается челюсть, сама собой вздергивается верхняя губа. Так. Его жизнь бьется в синие стенки вен, прямо под кожей. Так. Примерно на восьмом такте сознание провалится в бездну между секундами и погаснет, выпуская наружу комок инстинктов и потребностей.
Ты хотел, чтобы я жил. Какими словами объяснить тебе суть истинной смерти, когда новая, чуждая сущность проламывается изнутри, в слепой нерассуждающей жажде разрывая в клочья и волю, и память? Что ты сделал со мной, Курогане?
Нужно было всего лишь позволить чертову магу умереть. Простое и лаконичное решение, разом отсекающее все неприятные последствия.
Всем было бы только лучше.
Зачем? Просто потому что тебе так захотелось?
Неужели я так часто о чем-то тебя просил?
Это ведь привычно - играть роль фигуры на доске, чужой пешки, разменной монеты, от желаний которой ничего не зависит. Привычно оказаться яблоком раздора, зерном несчастий, слепым орудием судьбы.
Но ты…
Но ты…
Но ты, Курогане. Только не ты.
Инфинити – такой прекрасный мир. Честно выкрашенный в черно-белые клетки поля.
Этого ты хотел?
Кровавые капли на полу, желтоглазая тварь безмятежно щерит зубы в экстатическом коллапсе. Посмотри! Ты видишь?
У него в глазах ни ужаса, ни отвращения. Только печаль.
Что еще мне сделать, Курогане, чтобы ты выполнил, наконец, свое обещание?
- Полегчало?
Черта с два. Стало хуже.
- Большое спасибо. Курогане.
Окровавленные губы вытягиваются в улыбку. С трудом. Он опять смотрит в сторону безо всякого выражения, но плечи приподняты под каким-то непривычным углом. Словно он вот-вот вцепится себе в волосы.
- Перестань.
Не могу.
- Пожалуй, пойду-ка я подышу свежим воздухом, - интересно, хватит ли оставшихся в пачке тонких палочек с ядом, чтобы забить этот сладкий, дразнящий, душащий запах? Кровь. Воздух Инфинити пахнет кровью.
- Прекрати. Ты так с ума сойдешь.
- Что ты имеешь ввиду? Я…
- Спать иди.
- Как скажешь.
- Да делай ты что хочешь!
Он уходит, едва не снося косяк плечом. Должен быть слышен грохот захлопнутой двери, но его почему-то нет.

Днем проще.
Ночью столбиком осыпающегося пепла спадает маска. Маленькие слабости, дурные привычки так просто пускают корни. Потребность в прикосновениях, жажда тепла, склонность в бою оставлять по левой стороне интервал в пять шагов, для замаха его меча, - сенсорная депривация души. Привычка незаметно врастет в тебя, а потом внезапно обернется диким зверем, мертвой хваткой вцепившимся в загривок.
Как хорошо, что от вредных привычек так просто избавиться.
Проще простого. Не труднее, чем вынуть глаз, чем отрезать руку, чем вырвать сердце из груди. Так же легко, как распылить себя на атомы. Так же легко, как пройти мимо незапертой двери. Что может быть проще?
Все вредные привычки взаимозаменяемы.

Свет в его комнате не горит, дверь приоткрыта.
Слишком хорошо, чтобы отказываться, слишком больно, чтоб принять.

- Фай-сан.
Сакура смутной тенью возникает на пороге: спутанные волосы, опухшие глаза. Нежданный, изысканный яд искреннего сочувствия в голосе.
- Фай-сан, вы зайдете с утра мне помочь?
Помочь. Фарфоровым тоном загрунтовать отчаянье, оттенить боль прозрачными мазками румян, тонкими уверенными линиями подводки выписать каллиграфию уверенности в себе. Нарисовать новое лицо, взамен выплаканного за ночь.
Конечно.
- Конечно, моя принцесса. Я во всем помогу.
… ни о чем не спрашивая, ни с чем не споря, не навязывая свою, единственно верную точку зрения.

Когда ангелы решают умереть – это их личное дело.