[anime-x]

Название фанфика: I'll die like this, too.
Автор: UnexpectedInspiration
Оригинал: www.fanfiction.net/s/6733869/1/Ill_Die_Like_Thi...
Бета: chibi_chio
Фэндом: xxxHolic
Пэйринг: типа ДоуВата оО
Рэйтинг, жанр: Ангст, хохохо. Никаких неприличностей.
Об авторских правах и обязанностях: Не моё.
Примечание: Попытка автора эмоционально справиться с финалом Холика. Чего и всем нам желаю.


Я родился в день похорон моего прадеда.
Мне рассказывали, что именно поэтому меня назвали в честь него. Однако никто не говорил мне, что именно это послужило причиной того, что меня не любила моя бабушка. Честно говоря, моя бабушка была тяжёлым человеком, и для её неприязни было много поводов, многие из которых я начал понимать, только став взрослым. Но я всегда был уверен, что большую роль сыграло то, что я родился в тот определённый день. Положение не улучшалось и от того, что я был похож на него и внешностью, и поведением - по крайней мере, так мне говорила моя мать. Я всегда подозревал, что она имеет в виду большее, чем выражают эти слова. Но я забегаю вперёд.
Ссора случилась в тот день, когда отец в первый раз взял меня в магазин. Мне было пять. Бабушка жила вместе с нами, и в тот день она сказала что-то, что я тогда не понял, но почему-то знал, что это было жестоко. Моя мать рассердилась, и тогда я начал осознавать, как важен был Ватануки для нашей семьи. Я называл его Ватануки, потому что так его у нас называли все... Я снова забегаю вперёд.
Холодная неприязнь моей бабушки ко мне была ничем в сравнении с лютой ненавистью, которую она испытывала к Ватануки. Мне уже рассказывали кое-какиe истории – есть волшебник, который живёт в своём волшебном магазине и с которым мы дружим. В то время я думал о нём лишь как о сказке. Но когда я услышал, как бабушка говорит об этой мифической фигуре с таким отвращением, я спросил её, за что она его ненавидит.
Мне потребовались годы, чтобы выяснить значение её ответа. Её отец, мой прадед Домеки Шизука, иногда брал её с собой во время своих многочисленных визитов в магазин Ватануки, когда она была совсем маленькой. Она никогда не могла понять, почему её отец всегда приходил домой так поздно и почему он не хотел знакомить её с самим волшебником. Но в то лето, когда ей исполнилось пятнадцать, она „поняла кое-что“ насчёт обоих мужчин, из-за чего она больше никогда „не могла смотреть на отца теми же глазами“. Она „переложила ответственность“ на своего сына, как только он стал достаточно взрослым, и с тех пор никогда не возвращалась в магазин.
Я попытался спросить, что она имеет в виду, но она лишь сказала с горечью, что волшебник встал между её отцом и матерью. Именно в тот момент моя мама приказала ей замолчать. Я был в шоке. В нашем доме так неуважительно никто не разговаривал, к тому же с такой почтенной женщиной, как моя бабушка. Мама кричала, что мне всего пять лет и что мне не надо знать о таких вещах. И что более того, моя прабабушка была чудесным человеком, который был в состоянии принимать свои собственные решения, и что меньше всего ей нужна была такая неблагодарная дочь, принижающая всё, чего она достигла в жизни.
В то время я знал очень мало о моей прабабушке. Я знал, что её звали Кохане, что она была очень близка с моей мамой, и что именно их дружба привела к свадьбе моих родителей. Я был обеспокоен направлением, в которое двигалась эта ссора. Моему отцу, мягкому человеку, любящему видеть людей счастливыми, удалось в конце концов встать между бабушкой и мамой, и они, всё ещё в гневе, разошлись в разные стороны.
Оставшись стоять посреди комнаты, слегка ошарашенный, я решился спросить:
- Папа? Почему бабушке надо было ходить к этому человеку, если он ей не нравился?
Моему отцу потребовалось время для ответа. К тому времени он тоже совершил немалое количество визитов в магазин, но чаще доверял это дело маме. Они никогда мне не рассказывали, почему они ходили туда так часто – один или два раза в неделю.
- На нём лежит магическое заклятие, - осторожно объяснил отец, - и оно не позволяет ему покинуть свой магазин. Он вообще не может уйти оттуда. Поэтому мама и я должны посещать его, чтобы приносить ему покупки и смотреть, не нужно ли ему что-нибудь.
Что-то в этой истории очень сильно меня затронуло. Мне было всего пять, и мои родители были молоды. Но даже в пять лет я понимал, что такое одиночество.
- Папа, - прошептал я, потому что был потрясён, - у этого волшебника есть ещё друзья, которые ходят к нему в гости?
- У него есть клиенты, которые нуждаются в его магии, - отец пожал плечами.
Моё решение не было осознанным. Я вообще не раздумывал, да я и не мог. Мне было пять. Слова просто сами вывалились у меня изо рта.
- Я хочу пойти туда сейчас.
- Прямо сейчас? - переспросил отец, выгибая бровь.
- Да.
- Почему, Шизука?
- Я не знаю, - ответил я, слишком упрямый, чтобы расплакаться, - мне просто хочется.
Это предельно логично, что я не мог понять, что думал в тот момент. Мои мысли были далеко за пределами моих лет и моей способности выражаться... Но пойдём по порядку.
Я больше не хотел слышать ни о чём другом. Я пойду в тот магазин и встречусь с волшебником! Я был не в состоянии выразить словами свою потребность в его присутствии, но моё маленькое „я“ приходило в волнение от этой мысли. Я слышал до этого народные сказки. Но теперь мне предстояло встретить человека, вокруг которого такие сказки возникали. Бабушка проследовала за нами до двери, ругая моего отца за то, что он собирается сделать, но мы всё равно пошли туда.
Отец открыл ворота, и мы вошли, но я не увидел ни магазина, ни двора вокруг него. Меня сразу же привлекла веранда.
Первый раз я увидел Ватануки таким, каким мне предстояло увидеть его еще много раз: полулежащая фигура в легком одеянии, со струйками дыма, клубящимися над её откинутой назад головой. Я потянул отца в его сторону.
- Йоши, - сказал мужчина ленивым тоном, - я не ждал тебя.
Отец пожал плечами.
- Мой сын захотел прийти.
- А, - сказал мужчина, опуская взгляд на меня и слегка улыбаясь, - ты когда-нибудь говорил мне его имя?
- Не говорил, - ответил отец, видимо нервничая.
Волшебник ведь знал моего прадедушку, не правда ли?
- Меня зовут Домеки Шизука.
- Неужто? - сказал он, и его полуулыбка превратилась в странную, кривую ухмылку, обращённую на моего отца.
Отец снова пожал плечами и сообщил ему то, что я был рождён в день похорон прадеда.
- Это была идея Кимико, - закончил он. Моей матери.
Что-то смеялось в глазах мага, хотя нервозность моего отца говорила о том, что он должен был рассердиться.
- Я предполагаю, что она и твоя мать до сих пор не ладят друг с другом?
Отец мельком взглянул на меня. Это тоже было из тех вещей, которые я понял очень нескоро.
- Она была такой весёлой девочкой, - пробормотал мужчина, затягиваясь трубкой, - я до сих пор понятия не имею, что я сделал, чтобы заставить её так меня ненавидеть. Но просто непростительно, что она вымещает это на ребёнке... Ты знаешь, как меня зовут? - спросил меня волшебник.
Я на тот момент пребывал в состоянии благоговейного трепета и не смог ответить.
- Ватануки Кимихиро, - сказал он, и его улыбка была очень тёплой. Он всегда любил детей.
- Ты правда умеешь колдовать? - спросил я, чувствуя себя лучше от того, что он мне улыбался.
- Если в этом возникает потребность, - протянул он и выдохнул в небо спираль дыма.
- Ты поэтому захотел прийти ко мне? Спросить меня о колдовстве?
Я затряс головой и плюхнулся рядом с ним на крыльцо.
- Папа говорит, что ты не можешь покинуть магазин.
- Это правда, - спокойно сказал он.
- Я подумал, что тебе одиноко. Вот я и пришёл.
Даже я осознавал, что было странно так прямо это констатировать. Но с другой стороны, я был таким всегда, даже в раннем детстве. Я поджал под себя ноги, опёрся на них локтями и подпёр ладонями подбородок, с готовностью провести на этом месте остаток дня.
Ватануки был искренне сбит с толку, и взгляд, который он обратил на моего отца, казался почти испуганным. Позже я слышал, как отец рассказывал маме, что ещё никогда не видел, „чтобы маг так терял самообладание“, и я добросовестно запомнил это, как ещё одну вещь, которую я пойму, когда стану старше.
- Какая жалость, что Моконы здесь больше нет, - пробормотал он, - он бы знал, как развлекать ребёнка.
- Я помню, как мама говорила мне, что у тебя было какое-то волшебное создание, живущее вместе с тобой, - сказал отец, - у тебя его больше нет?
- Обе Моконы очень тосковали друг по другу. Я отпустил Ларга быть вместе с Соэль.
- И где они сейчас?
- Всё ещё в путешествиях. Они говорят, что для них прошло всего десять лет. И в последний раз они смогли очень долго пробыть в стране Клоу. Вещи меняются... - Ватануки вдруг сам себя прервал и снова улыбнулся мне, - ты, наверное, заскучал. Тебе хотелось бы посмотреть мой дом? - вежливо предложил он.
- Позже, - сказал я, пытаясь расслабиться рядом с ним и выглядеть так же вальяжно. Мне недоставало умения курить трубку таким элегантным образом – мне недоставало даже трубки – и мне было пять лет, так что попытка удалась не особо.
- Ты живёшь в храме, не так ли?
- Да, - подтвердил я, поворачиваясь к нему, - я должен каждый день мести двор, но это ничего, потому что мне нравится быть на улице...


Мне было десять, когда открылись мои экзорцисткие способности.
К тому времени я уже давно завёл привычку заходить в магазин после школы и оставаться там на час или два. Ватануки вёл себя, как дядя, балующий своего племянника – готовил мне маленький полдник, спрашивал меня о школе, рассказывал народные сказания, объяснял проблемы своих клиентов и их магические решения. Мы сидели вместе на веранде, пока моя мать не приходила за мной, обычно принося с собой продукты или ещё что-нибудь, о чём просил её Ватануки. Если он был занят посетителем, то он отправлял меня играть во двор с двумя существами – Мару и Моро. Они, бесспорно, были довольно забавными, но приводили меня в странное беспокойство, которое я не мог объяснить.
Я не испытывал угрызений совести от того, что ходил по всему магазину, не спрашивая разрешения. Одна комната была свободна, и в ней стояла постеленная кровать, как будто ожидающая кого-то, кто будет спать на ней. Мне всегда хотелось спросить, для кого она была приготовлена, но что-то заставляло меня держать язык за зубами. Почему-то это казалось глупым вопросом. Я знал, что эта комната никак не может принадлежать мне, но иногда я ловил себя на мысли, что она должна быть моей. Это было полной чушью, поэтому я никогда об этом не заикался.
Однажды к Ватануки пришла женщина, жалующаяся на то, что ее преследует дух. Он был того же мнения и тотчас же начал разговор об изгнании этого духа. Заинтригованный, я подошёл ближе, надеясь увидеть хоть что-нибудь. Я ничего не увидел. Но когда уже хотел отойти, женщина положила руку мне на голову, восхищаясь, какой я прелестный ребёнок.
И Ватануки, и женщина широко распахнули глаза от удивления и уставились на меня.
- Что такое?
- Он исчез.
- Кто?
- Дух, дух исчез, когда я прикоснулась к нему!
Ватануки невольно улыбнулся, хотя женщина была напугана, а я недоумевал.
- А я-то думал, что похоже только твоё лицо, - сказал он мне, хотя это ничего не объясняло.
Он сказал позже, когда женщина уже ушла, что я унаследовал способность моего прадеда изгонять злых духов, а также его внешность и его поведение. Когда за мной пришла мама, Ватануки спросил её, не осталось ли у нас прадедушкиных вещей. Мама упомянула какую-то шкатулку, и Ватануки сказал ей отдать её мне.
В шкатулке было несколько скучных вещей, но две вещи сразу же привлекли моё внимание. Кольцо из дерева и яйцо. Яйцо вызвало у меня подозрение, и я понюхал его, но от него не воняло тухлым, несмотря на то, сколько оно уже пролежало в шкатулке. Я не мог понять, что оно там делает, но ещё меньше я мог понять, почему я сразу же спрятал его в карман и никому на сказал о нём. Кольцо же я на следующий день взял с собой в магазин и спросил Ватануки, знает ли он, что это такое.
Ватануки сказал, что это был подарок на День рождения, и что я точно могу оставить его себе. И что он надеется, что я интересуюсь стрельбой из лука. До этого я никогда не интересовался, но как только мне подкинули эту мысль, от неё было уже не избавится. Я не успокоился, пока мои родители не нашли для меня подходящую секцию. Я думаю, мой отец был единственным, кого удивило, как быстро я пристрастился к этому спорту.



В день моего семнадцатилетия я начал понимать ненависть моей бабушки.
К тому времени она уже была мертва, и мне так и не пришлось услышать её объяснение. Но мне стало легче чтить её память, когда я понял, что причина её ненависти крылась в глубокой любви к своему отцу. Её любовь к нему заставила её ненавидеть Ватануки, и, наконец, до меня начало доходить, почему. Также я начал осознавать причину её горького разочарования моим существованием, моим именем, моими большими успехами в футболе и японской стрельбе из лука.
Я принёс кусок торта со своего Дня рождения в магазин Ватануки. Ватануки, казалось, был удивлён видеть меня, и спросил, почему я напрасно трачу свой День рождения на его компанию. По-моему, я ему даже не ответил. Я просто отдал ему торт. Я не хотел есть его, потому что к тому моменту мне уже стало нелегко есть мамину еду. Я слишком привык к стряпне Ватануки, так как приходил к нему почти каждый день и делал уроки, пока он готовил для меня. Наверное, сто лет практики дали ему большую фору по сравнению с мамой в том, что касается приготовления еды.
Я никогда не говорил, что иногда мне казалось, будто я помню его блюда. Даже если он готовил мне что-то, чего я ещё никогда не пробовал. Всё было знакомо, также, как был знаком сам магазин. По крайней мере, настолько же, насколько мне был знаком собственный дом в храме, который охраняли талисманы, когда-то сделанные Ватануки.
- Я забыл, сколько тебе лет, Шизука-кун?
- Семнадцать.
Он приподнял брови, и на его лице появилась усмешка, которую я тогда уже успел возненавидеть. Что-то в этой усмешке было фальшивым и ложным, и я понятия не имел, почему меня так раздражает мысль, что он может мне солгать. Почему бессмертный, могущественный волшебник должен быть всегда искренним с каким-то мальчишкой, донимающим его своими постоянными визитами без приглашения?
- Теперь мы с тобой одного возраста, - сказал он.
От меня не ускользнуло, что он казался ужасно молодым. Я всегда предполагал, что это было связанно с тем, что он волшебник. Но услышать от него самого его возраст заставило меня задуматься. Определённо, за его жизнью и за ролью моей семьи в ней стояло что-то большое и сложное. Это был первый раз, когда я всерьёз задумался об этом. Я почувствовал острую потребность знать, в то же время отчанное желание не узнавать.
- Значит, ты живёшь здесь с тех пор, как тебе было семнадцать лет?
- Мммм.
- Почему?
Я никогда до этого не задавал этот вопрос. И тут же пожалел, что задал его. Ибо во мне появилось горькое, ноющее чувство, что я уже знаю ответ. И другое, такое же выводящее из себя чувство, что спрашивать такие вещи для меня не свойственно.
- Я жду кое-кого, - тихо ответил он. Больше он не стал ничего объяснять, не в этот вечер, хотя он объяснил мне позже. В тот вечер, он просто сидел на крыльце и курил. И в этот раз во всём этом было что-то волнующее. В тот вечер его поведение по отношению ко мне изменилось. До того момента все его странности можно было свалить на чародейскую эксцентричность. Но не было объяснения тому, как он смотрел на меня в тот вечер, как в его позе появилось что-то новое.
Только вернувшись ночью домой, я наконец-то понял, сколько в этом было чувственности. Всё это было настолько далеко от моего обычного общения с Ватануки, что мне потребовалось много времени, пока я додумался до того, что это было. Но это не напугало меня так, как должно было бы. Честно говоря, я вообще не был напуган. Я скорее развеселился. Пока не начал думать о том, почему моя бабушка считала, что Ватануки встал между её родителями.
Всё начало складываться в целую, понятную картину – раньше, чем я был к этому готов. Я знал, что мой прадед приходил в магазин каждый день, в течение многих лет, в течение всего детства моей бабушки. Что бы ни вызвало ее ненависть, по той же самой причине он перестал туда приходить. Но что-то внутри меня говорило, что это было решением Ватануки. Он сказал моему прадеду больше не возвращаться. Я не знаю, что она увидела. Это могло было быть что-то банальное, вроде привычки Ватануки оголять одну ногу и опускать веки, как он начал делать в моём присутствии. А может быть тем, что она увидела, была усталость, которую начал испытывать её отец от своей двойной жизни. Может быть, как только Ватануки понял это, он поступил самоотверженно и отпустил другого мужчину жить своей жизнью со своей семьёй, оставив себя на менее чем вежливое попечение моей бабушки. Я слышал, что она заставила моего отца ходить за покупками для Ватануки с тех пор, как ему исполнилось тринадцать, и сама больше не возвращалась.
Мой прадед, должно быть, разрывался на части... А Ватануки был один до тех пор, пока одна ссора не привела меня к нему в пятилетнем возрасте.
Ребёнком я никогда по-настоящему не плакал. Но я плакал до глубокой ночи в день моего семнадцатилетия.



Мне было двадцать, когда я окончательно осознал, что моя жизнь не принадлежит одному мне.
Я выбрал колледж, который находился в четырёх часах езды на машине, так что в течение двух лет я приезжал домой только по праздникам. Я знал, что мать снова стала ходить в магазин, всё ещё движимая чем-то, что она обрела в общении с моей прабабушкой столько лет назад. Но каждый раз, когда я возвращался, Ватануки вёл себя всё более дистанцированно и, казалось, всё меньше радовался видеть меня.
Он готовился к тому дню, когда я перестану возвращаться.
Но, каким-то непонятным образом, моё изучение экономики уступило место интенсивному порыву получить образование на поприще истории и фольклора. Мне никогда не приходилось использовать свой дар, но знание, что я могу изгонять злых духов, стало моим связующим звеном с миром, скрытым от большинства людей. Я пришёл к убеждению, что было бы расточительством игнорировать это и жить обыкновенной жизнью.
Я вернулся в город и закончил учёбу там. Через какое-то время я занял пост доцента. Я давно знал, что мой прадед был преподователем, но я не знал – пока не получил этот пост и не поговорил с заведующим кафедрой – что следую прямо по его стопам. Хотя, может быть, я знал это уже до того, как мне сказали. Могла быть лишь одна причина, по которой эта карьера казалась мне такой знакомой и такой правильной. Причина, с которой я тогда ещё не мог окончательно смириться.
Прошло ещё несколько лет, прежде чем я наконец смог принять то, кем я являюсь. Профессор по фольклору, живущий достаточно близко от магазина, чтобы приходить туда каждый день. В конце концов узнавший правду о загадочном маге, которого все звали „Ватануки“. Я начал спать в той самой постели, если за разговорами и выпивкой становилось слишком поздно, и это было то время, когда он наконец перестал следить за своими словами, и я узнал о тех событиях, которые произошли, когда он и мой прадед были подростками. Я узнал правду о женщине, которую он ждал. Я узнал, кто такие Моконы и где они теперь. Я узнал обо всём, вот только все его истории вызывали у меня смутное чувство, что я уже когда-то слышал их, и поэтому, может быть, я и не узнавал ничего нового. Может быть, для меня они были всего лишь напоминанием. Интересно, знал ли он уже об этом к тому моменту.



Мне сейчас двадцать девять.
Он уже несколько недель рассказывает мне о бабочке в своих снах. Я питаю глубокую веру в его магические способности. Чем больше тщетных попыток он предпринимает поймать эту бабочку, тем сильнее мне становится не по себе.
Только что он сказал мне, что поймал её.

Он просит виски. Как по мне, звучит заманчиво.
Как только я нахожусь на достаточном расстоянии, я вытаскиваю из кармана яйцо и испытываю жгучее желание использовать его. Я привык носить его с собой, как будто оно мой талисман. Оно – моя связь с прошлым, прошлым, которое я никогда не проживал, но которое я вижу, когда закрываю глаза. Ватануки даже не знает о существовании яйца, так что может быть только одно объяснение тому, почему мне известно его предназначение. Это знание будто всегда было со мной. Я не помню никаких записей насчёт него.
Я хочу использовать его. Вместо этого, я снова его прячу. Мне нужно подумать. Я бросаю взгляд через плечо и смотрю на Ватануки, и он теперь уже выглядит моложе меня. Он выглядит также, как в тот день, когда мы познакомились. Небрежно лежащий на веранде, с трубкой, которую она дала ему, окружённый дымом, какой-то странно элегантный. Застывший. Скульптура изо льда, которая никогда не изменится... Может быть, он просто больше не в состоянии измениться.
Я бы никогда не подумал, что смогу сломать табу. Но я делаю это прямо сейчас и не могу остановиться.
Я поворачиваюсь к нему и смотрю на него сверху вниз, а он смотрит на меня снизу и, кажется, боится меня.
- В чём дело, Домеки?
- Раньше ты называл меня „Шизука“.
- Тогда ты был ребёнком.
Он поменял моё имя не поэтому. Ему больше ста лет, он может называть меня, как ему вздумается. Просто это имя быстрее приходит ему на ум, когда он смотрит на меня.
- Ты никогда не сожалел об этом? - мне будто снова пять лет. Я могу лишь прошептать вопрос.
В его лице что-то ломается, и ему приходится отвернуться, чтобы спрятать то, что я натворил.
- Конечно, сожалел, - бормочет он.
Он сказал это очень тихо. Я мог бы притвориться, что не услышал. Но прошло уже сто лет, и он устал. Он говорит со мной искреннее, чем когда-либо говорил с моим прадедом, но только потому, что где-то в глубине души он знает то, что мы оба не произносим вслух. Знает, кто я. Второй шанс.
- И ты только сейчас об этом говоришь?
Он не может смотреть на меня.
- Я начал сожалеть слишком поздно, чтобы это ещё имело какое-то значение. У него уже было двое детей, когда у меня открылись глаза.
- И поэтому ты прогнал его?
- У него была семья. Его дочь... она была предлогом, в котором я нуждался.
- А теперь?
- Что „теперь“?
- Ты продолжаешь ждать ту женщину, хотя и он, и его дочь уже мертвы, и в ожидании нет никакого смысла.
Он наконец поворачивается ко мне, и я шокирован от того, что вижу в его глазах слёзы, блестящие на стёклах его очков.
- Я стар, Домеки, - коротко говорит он и снова отворачивается.
Он не покидал магазин в течение ста лет. Мир изменился в бесчисленных аспектах, и он бы даже не знал об этом, если бы я не держал его в курсе событий. Ожидание её – это единственное, что у него осталось, единственное, что ещё имеет значение, единственное, что не изменилось... Только это неправда. Есть ещё одна вещь. Одна вещь, которая не изменилась и никогда не изменится.
- Ты боишься.
Я заставил его вздрогнуть.
- Да.
- Почему?
Это был вопрос, который я вообще-то решил никогда не задавать. Ответ на него будет болезненным, я всегда это знал... Нет, это был не я, кто знал об этом вначале.
- Что есть для меня там, снаружи? - мягко спрашивает он, - путешествия по дальним странам, может, интересуют Шаорана, но у него есть спутники. Я - не полностью он, и я уж точно не заинтересован в путешествиях в одиночку.
- В одиночку?
Он бросает на меня взгляд.
- Ты хороший мальчик, Шизука, но...
- Не называй меня так.
Он продолжает смотреть на небо. Его маска разбита слишком сильно для того, чтобы можно было ее восстановить, так что он просто отказывается смотреть на меня.
- Ты – не он.
- Нет, я – он.
- Докажи.
- Я знаю твоё имя.
- Я никогда не говорил... Шаоран сказал его, так?
- Пойдём со мной.
Я не хотел этого говорить. Во мне существует часть, которая не более, чем воспоминание, и которая никогда бы такого не сказала; и есть другая часть, которая всего лишь я сам и которая видела достаточно, чтобы знать, как срочно нужны были эти слова. Я беру его руку и поднимаю его на ноги, и от шока он двигается неожиданно неуклюже. Я ловлю его за плечи, и его лицо так красиво, что при его виде может разбиться сердце, не правда ли? Неужели я смотрел на него двадцать четыре года и не видел этого?
- Ты теперь можешь покинуть магазин, и я буду с тобой. Ты знаешь это. Я всегда был. И всегда буду.
- Да куда же мы можем пойти?
- Сначала, мы найдём твоё второе „я“. Давай найдём Шаорана и скажем ему, что он может идти домой. Для него прошло всего пятнадцать лет. Он всё ещё может вернуться к ней.
- Всё это впустую потраченное время...
- Это не имеет значения, - я наклоняюсь вперёд, пока не чувствую, как мой нос и мои губы скользят по его шее, заставляя его содрогнуться. Я так близко приближаюсь губами к его уху, что мог бы поцеловать его идеально сформированную мочку, но вместо этого я шепчу:
- Пойдём со мной, Цубаса.
Его колени подгинаются, но я не дам ему упасть.
- Шизука...
Моё имя звучит по-новому, когда он произносит его так.
- Пойдём со мной.
- Да. Да, в этот раз я пойду.
Мы знаем, что когда мы минуем ворота, магазин исчезнет, и я знаю, что это зрелище разорвёт его сердце на куски. Поэтому я бросаю ненужное яйцо во двор через плечо, и слежу за тем, чтобы мы оба не оглядывались назад.