[Aritsuki]

Название: Компенсация
Автор: Aritsuki
Фэндом: CLAMP Gakuen Tanteidan
Пейринг: Суо/Нокору
Рейтинг: PG
Жанр: романс
Размер: драббл
Дисклеймер: о великий КЛАМП спасибо за сие творение
Размещение: хоть где только с шапкоой
От автора: я бы назвала это полуночным драбблом,

- Прости, это снова я виноват - Нокору опустил глаза в пол.
Они с Суо сидели в мед. кабинете уже больше получаса.
- Ты не виноват, это я потерял бдительность.
Очередная девушка мимо которой не смог пройти блондин оказалась не вполне нормальной, безусловно у неё в жизни многое случилось и за все свои страдания она заслужила немного счастья. Но это не давало ей право бросаться на людей интересующихся её проблемами с кулаками. Сила у этой дамы была не человеческая и поэтому Суо, не ожидавший агрессии, не успел поставить блок, а только прикрыл Нокору собой. Удар обрушился на плечо, и надо сказать, слава богу, потому что если бы он пришелся в челюсть, Такамура лишился бы нескольких зубов. Конечно же после этого они поспешили в мед. кабинет, оставив Акиру присматривать за успокоившейся девушкой. Врач на всякий случай наложил тугую повязку и ушел, сказав отдохнуть до его возвращения.
- Нет, это моя вина, я должен компенсировать чем-нибудь твою боль – Нокору закусил губу.
- О чем ты? Мне ничего не нуж.. – Суо не успел договорить, блондин наклонился вперед и прижался своими губами к его губам. Поцелуй вышел детским и невинным, но председатель все равно покраснел и отвернулся.
- Знаешь… на такую компенсацию я согласен.

Название: Солнечный
Автор: Aritsuki
Фэндом: CLAMP Gakuen Tanteidan
Пейринг: Суо/Нокору Нагиса
Рейтинг: PG
Жанр: романс
Размер: драббл
Дисклеймер: о великий КЛАМП спасибо за сие творение
Размещение: хоть где только с шапкоой
От автора: как по мне, текст сырой, но бетить лень...

- Я… Я… Я… – молодая девушка с прекрасными волосами до пояса, цвета серебра, мялась уже несколько минут. Румянец ей шел, на белоснежной коже он выделялся очень ярко – это выглядело по-детски мило. Хотя ребенком назвать ее было нельзя. Светлая блузка слегка обтягивала не большую грудь, а пояс юбки подчеркивал узкую талию. Изящные руки с длинными тонкими пальцами и аккуратными ноготками всё яростнее сжимали ручку школьной сумки.
- Я… Я… Такамура – сан, я вас люблю – ее голос эхом разнесся по пустым коридорам школы. Девушка опустила голову, крепко зажмурив глаза, словно ответ был для нее важнее жизни.
У юноши стоящего напротив, перехватило дыхание. Да, он ожидал такого. Да, он слышал признания каждый день. Но от этой леди он не хотел их слушать, потому что она ему очень дорога и отказывать ей совсем не хочется. Но соврать о своих чувствах ещё хуже, это как предать себя, ее и по-настоящему любимого человека.
- Нагиса – сан… Я… Вы… вы мне тоже очень нравитесь, но я не могу ответить вам взаимностью, извините – молодой человек низко кланяется и смотрит прямо, решительно.
За окном чирикают мелкие птички, солнце согревает землю ласковыми лучами.
Девушка стискивает сумку так, что белеют пальцы, юноша не видит каких усилий ей стоит поднять глаза и посмотреть на него.
- Это потому что вы уже кого-то любите – она старается держать голос ровным и у нее это получается.
- Да, такой человек уже есть.
- Вы уже признались ему в своих чувствах?
- Нет.
- Тогда сделайте это как можно скорее, нельзя держать свои чувства взаперти, как только вы расскажите вам станет легче, – леди глубоко вздыхает и прижимает одну руку к груди, – Такмура – сан , спасибо что не отвергли меня, я вас очень люблю и желаю счастья, до свидания.
Она уходит, развернувшись на каблуках, но в конце коридора останавливается и говорит:
- Человек, которого вы любите очень счастливый и наверняка тоже вас любит, обрадуйте его… и удачи – она заворачивает за угол, стук ее туфель теряется где-то под потолком.
- Хорошо – юноша улыбается и облегченно вздыхает, как хорошо что она поняла его слова правильно. Сейчас действительно хорошее время для признания, ведь этот солнечный и светлый день так похож на его любимого человека.

Название: Время идет
Автор: Aritsuki
Фэндом: CLAMP Gakuen Tanteidan
Пейринг: Суо/Нокору
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Размер: драббл
Дисклеймер: о великий КЛАМП спасибо за сие творение
Размещение: хоть где только с шапкоой
От автора: из всех трёх, мне нравится больше всего этот

День подходит к концу. Последние лучи солнца пробиваются сквозь тяжелые, бархатные шторы и путаются в золотых волосах лежащего на кровати юноши. Его кожа кажется смуглой в оранжевом свете заката, а кожа лежащего рядом с ним человека – коричневой.
Они выросли, прошло уже больше семи лет с их знакомства, теперь они учатся в последнем классе средней школы и на следующий год им предстоит занять место председателя и вице – председателя в старшем звене. Это само собой разумеющееся. После окончания младшей школы ни у кого не было вопросов о том, в какой клуб пойдут Имонояма – сан и его вечный спутник Такамура – сан. Еще через год к ним присоединится Акира – сан. Так говорили все, так и произошло. Но то что происходило сейчас, то есть уже полгода, никто не ожидал. И если бы хоть один человек сказал Суо что когда-нибудь, они с председателем будут встречаться и заниматься любовью, он бы не раздумывая дал в глаз. Это было тогда, но сейчас…
- Хочу поскорее лето – парень со светлыми волосами перевернулся на бок и подтянул себе на плечи тонкое одеяло. Плюсы личной комнаты отдыха он начал понимать только недавно, но зато как активно.
- Осталось всего четыре дня, потерпи немного – его любовник с нежностью провел рукой по волосам, чуть массирую кожу, спустился пальцами к щеке, потом по шее, задержался на секунду на ключице и быстро перевел руку на предплечье.
- Напряги.
- Суо! Не буду я ничего напрягать, знаешь ведь нет у меня мускулов – лениво возмутился блондин.
- Да ладно тебе, ты всегда был не спортивным и мне это жутко нравится.
Нокору приподнялся на локтях и устроил голову на груди любовника.
- Потому что твоей силы хватит на нас обоих, а?
- И поэтому тоже.
То что сейчас происходило между ними было странно и не понятно. Хотя бы потому что Нокору всегда нравились женщины. Но время идет, приоритеты меняются, нравиться может многое, а вот любит он только одного.

@темы: Яой, CLAMP Gakuen Tanteidan, PG

---

[Флинн]

Название фанфика: Eppure sentire.
Автор: Sonnenwende.
Фэндом: Tsubasa RC.
Пэйринг: Шаоран/Сакура.
Рэйтинг, жанр: G; ангст, романтика, эксперимент, songfic.
Правовые отговорки: персонажи не мои, ворд не мой, мысли случайные.
Примечания: под песню: Elisa - Eppure sentire.

И все же чувствовать

***

— Я тебя...

***

Крадучись, на цыпочках, затаив дыхание, заглушая шуршащие шаги беспорядочным стучанием сердца в висках. Боясь всколыхнуть застывшие в воздухе пылинки её сновидений, нарушить ритм её чуть слышного сердцебиения. Замирая, прислушиваясь к колыбели вьюги за окном, и беззлобно шипя на потрескивание камина, разрушающее идиллию зимней песни. Страшась потревожить священное умиротворение ночи, мерное дыхание любимой и безбрежное спокойствие, окутавшее её беззащитное тело и беспечно-нежную душу. Неясные очертания её детского личика, лишённого в стране Морфея ясного сияния лучезарной улыбки, безразлично сомкнутые губы, шёлк непослушных волос, волнистых, разметавшихся по подушке, спутавшихся с ненавязчивым ароматом пряностей и мёда, принесённым откуда-то с кухни. Обнажённое запястье руки, соскользнувшей с широкой кровати, и частое подрагивание ресниц, в уголках которых спряталась хрустальная печаль её заточения. Что тебе снится, Сакура?

***

Осторожно, боязливо и кротко выглядывая из-за дверного проёма, путаясь в одежде и песнях беспечного щебетания птицы, пойманной в клетку, потерявшей свои крылья, разучившейся покорять небо. Пугаясь собственных мыслей и частоты сердцебиения, застывшего где-то в горле, мешая вырваться на встречу чувству трём волшебным словам — одной позабытой фразе. Вместо неё лишь сдавленное извинение шёпота потерявшейся в ночи звёздочки: "Кто ты?" Пытаясь вспомнить что-то очень важное, очень нежное и тёплое, заставляющее трепетать шёлковое сердечко в груди, что-то, затмевавшее некогда смысл её жизни... Нет, что-то, являвшееся её смыслом жизни. Что же это? Что?..
Привыкая к медовому свету свечи, замирая, разглядывая черты его печального лица. Сбившиеся волосы, напряжённые до предела руки, сминающие шершавые листы от прилива отчаяния и ядовитых игл душевной боли, впивающихся в израненное, но всё ещё крепкое и решительное сердце. Понурившиеся плечи, как будто под тяжким грузом невзгод и грусти, беспросветной, бескрайней, бесконечной. Сонная, смыкающая веки сосредоточенность задерживается меж его нахмуренных бровей, пальцы бегло перелистывают одну за одной ветхие страницы книги. Во мгновение ока взгляд соскальзывает с пыльных букв, откликаясь на перезвон обеспокоенных колокольчиков в её голосе. Уставшая улыбка и извиняющиеся карие глаза. За что ты коришь себя, Шаоран?

***

Исчезающие следы магических дорожек света, скрывающиеся за дымкой пыли и сияния солнца его черты лица.
— Мы снова встретимся... Непременно...

@темы: Гет, Tsubasa:RC, Syaoran\Sakura, G

---

[Lazurit]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Nodoka no Felly]

Название: Белое царство
Автор: Nodoka no Felly
Фендом: Хроники крыльев
Жанр: ангаст
Персонажи: Фай, но имя не упоминается
Рейтинг: G
Размер: драббл (142 слова)
Дисклеймер: не мое
Предупреждения: не бечено, может быть АУ
От автора: сочинялось под песню Black Rose_Elevent Hour Exit

тык

Снег беззвучно падает на землю, давно покрытую белым одеялом. Небо бездушно-голубое, холодное…
Холод пролезает даже через многочисленный слой беззаботных масок, а фальшивая улыбка на губах все же немного померкла. Ты же знаешь, глаза не умеют врать. Все отчаянье, страх – все уместилось лишь в холодных оттенках.
Холод… Вокруг лишь могильный холод.
Земля боится, что снег перестанет идти и откроется незащищенная душа, покрытая глубокими незажившими ранами, которые все еще кровоточат.
Пусть не беспокоится. Здесь лед застыл навечно. Даже выросшие цветы увядают под бесконечным снегопадом.
Голубые глаза медленно угасают, потому что чувствам слишком холодно, потому что в этой снежной буре невозможно выжить.
Душа замерзает. Увядшие лепестки опадают на мертвый белый снег, оставляя за собой все новые и новые раны.
Подойти невозможно – на пути ледяной забор, холодная улыбка. Можно лишь смотреть издалека, иначе увязнешь в снежных сугробах и никогда не сможешь вернуться из бесконечного белого царства.

@темы: Fay, Tsubasa:RC, G

---

Самый лучший подарок

[Нуремхет]

Название: Самый лучший подарок
Автор: Лоринга
Рейтинг: PG
Пэйринг: Чии/Ашура-о
Размер: мини
Жанр: vignette
Статус: закончен
Саммари: Все, что вытекает из желания Чии стать Фаю матерью, а королю Ашуре, соответственно…
Предупреждения: меня просят указать AU, но я здесь его особо не вижу.
От автора: Любимы пэйринг Чии/Ашура-о – это своего рода навязчивая идея дать Фаю какое-то подобие семьи, чтобы не было такого ужаса, как яой между воспитателем и воспитанником, и тому подобных кошмаров…


Я склонилась над его кроватью, тихо-тихо, с бесконечной нежностью поглаживая непокорные светлые пряди.
- Фай…
Он негромко вздохнул и перевернулся на другой бок.
- Фай Флоурайт… проснись…
Приоткрывает прищуренные со сна глаза, улыбается. Прижимаю светлую голову к груди, легонько целуя вихрастый затылок.
- С днем рождения, Фай.
Девятнадцать лет. Совсем взрослый. А какой красивый… И способный. Ашура-о может по праву гордиться воспитанником.
А вот, кажется, и сам король. Входит, как всегда великолепный, величественный, ослепительно красивый, с улыбкой на тонких губах.
Фай оборачивается к нему.
- Ашура-о…
Король заключает его в объятия, и мне приходит внезапно в голову, что сейчас мы втроем больше, чем когда-либо, напоминаем семью. Настоящую семью, которой Фай был давно лишен.
Внутри разлилось тепло, я подошла к королю и легонько подергала его за рукав. Что я ценила в Ашуре-о, так это умение понимать без слов. Поцеловав Фая, он пожелал ему, что называется, ВСЕГО и вышел следом за мной из комнаты.
- Ты чего-то хотела?
- Ашура-о, а что если мы…
Ну, ничего плохого в этом ведь нет.
- … что если мы устроим Фаю праздник?
Он коротко улыбнулся:
- Я думал о том же, Чии.
Хорошо, что мы поняли друг друга.
- И потому, Чии, - он торжественно сложил руки перед грудью, - тебе поручается почетная миссия этот праздник подготовить.
С этими словами он поплыл дальше по коридору, оставив меня недоуменно хлопать глазами. Чем я и занималась минуты три. А затем…
… я взялась за дело.
Дворцовая прислуга наблюдала за мной с любопытством, немногочисленные министры – с беспокойством, король Ашура – с удивлением. Не знаю, чего они ожидали, однако, носясь по дворцу бешеной белкой, я успевала везде. В кухне, в погребе, в кабинете Ашуры, который он великодушно разрешил использовать в своих целях – повсюду. Фаю при встрече я только мило и загадочно улыбалась, ничего не объясняя, и, судя по его виду после четырнадцатой такой улыбки, мой создатель был заинтригован.
К пяти часам вечера у меня все было готово. Я сидела посреди устроенного мною же великолепия, волнуясь непонятно почему. Хотя… вот это как раз понятно. С тех пор как король Ашура пошел за Фаем, я места себе не могла найти.
А если ему не понравится? А вдруг мой подарок покажется нелепым?
Вон король ему чего только не дарил – от камня Флоурайта до магического посоха, а я…
Самоедство закончилось, когда на пороге объявились Фай с королем. Глаза первого удивленно расширились, взгляд обежал роскошный банкетный стол, застывшую на диване нарядную меня, и веселые искорки в зрачках стали еще ярче.
- С днем рождения, Фай, - ласково произнес Ашура.
А я все молчала, неспособная подобрать нужных слов.
- В этом году, - продолжал король, - ты показал себя выдающимся магом. Остановленные в Восточных землях обвалы, множество предсказанных и потому предотвращенных лавин и сходов ледников. Как итог – тысячи спасенных жизней. Я вижу, что не ошибся, сделав тебя верховным магом, Фай Флоурайт.
Изящным движением он материализовал в руке (или достал из-под плаща, но мне казалось, что это была именно материализация) внушительных размеров книгу в черном с золотом переплете и вручил Фаю. Я не разглядела заглавия, но этого и не потребовалось. Мой создатель воскликнул так, что знаменитые церерские витражи в окнах опасно задрожали.
- «Пространственные чары», наконец-то! Ашура-о, я даже не знаю, как вас… я всегда мечтал о таком подарке… Путешествия между мирами и эпохами – это же…
- Я рад, что тебе нравится, Фай. – Король слегка приобнял его одной рукой.
Н-да, опять Ашура-о, сам того не желая, дал мне понять, что нам не тягаться. После такого подарка Фай вряд ли оценит мой, который я, к слову сказать, забыла в своей комнате.
- Ты же вроде тоже хотела что-то вручить Фаю, Чии, - напомнил король с легкой улыбкой.
- А… - Я неловко улыбнулась в ответ. – Да… сейчас принесу!
Сама не ожидала от себя такой скорости. Едва не переломав ноги на лестнице, бросилась в свою комнату, где под постельным покрывалом лежал мой подарок Фаю.
Вышитая серебром белая мантия, теплая, подбитая мехом. И хотя она весьма и весьма скромна, я шила ее почти месяц – специально к этому дню. Подарка короля Ашуры это, конечно, не затмит, но все же…
Когда я развернула мантию перед Фаем, его улыбка из предназначенной всему миру сделалась адресованной мне одной. И я поняла без слов, по одной только этой улыбке, что и мой подарок он ценит не меньше. Я обняла его, устроив светловолосую голову у себя на груди, и почувствовала, как Фай, счастливо вздохнув, обнял меня в ответ.
Король расслабленно улыбался, сидя в кресле и разглядывая нас.
- Спасибо, Чии, - тихонько проговорил Фай.
- Я старалась.
Ради того, чтобы услышать эти слова.
- Ну, что ж, - произнес король Ашура, когда я выпустила Фая из объятий, - объявляю начало банкета.
Король предупреждал меня, что Фаю нельзя много пить, предпочитая вино еде, но сегодня Ашура-о едва не изменил своим принципам. По крайней мере, когда он хотел оградить воспитанника от пагубного влияния очередного кубка, то делал это настолько незаметно, что юный Флоурайт ничего не подозревал. Ровно до того момента, когда заметил, что у меня уже раскраснелись щеки и заблестели глаза, а он все еще относительно трезв.
Ну, меня-то король Ашура ограничивать не пытался: чай, не ребенок, сама должна для себя меру определить.
Про меру я благополучно забыла и часам к восьми вечера (а может, и к девяти) тихонько засопела, сползая по спинке дивана. Фай вроде испугался… не помню… но король сказал, что все в порядке и это просто огромное количество выпитого так на меня подействовало.
А потом я отключилась
… Пробуждение посреди ночи оказалось кратковременным и больше напоминающим галлюцинацию. Моя голова покоилась на теплых коленях задремавшего в кресле короля Ашуры. Уютненько так покоилась, даже вставать не хотелось… лежала бы и лежала… Фай, свернувшись калачиком, уснул на том же диване. Отключаясь снова, я подумала, что нам повезет, если никто не заглянет сюда до утра.
Единственным, кто заглянул в кабинет утром, было солнце – холодное и яркое, оно ударило мне прямо в глаза, и я заворочалась, просыпаясь… Ох, боги, голова… От боли, вызванной резким подъемом, я с силой сжала мягкую ткань королевской мантии. Что, должно быть, и разбудило Ашуру-о, так как я почувствовала прохладные пальцы на своем подбородке, и в следующий миг король, едва не свернув мне шею (так показалось вначале), развернул к себе мое лицо.
- Оказывается, сотворенные тоже мучаются похмельем, - констатировал он негромко. – Еще одно доказательство того, что чувство меры должно быть привито каждому. Ты со мной согласна, Чии?
Я что-то невнятно простонала. Скорее всего, в одобрение.
- Я тебе помогу.
Он осторожно сжал пальцами мои виски и дотронулся лбом до моего лба. Для этого мне пришлось приподняться и сесть ему на колени, стараясь при этом не толкнуть ногой Фая. В моем состоянии это показалось едва ли не акробатикой. Поэтому, когда по телу от головы до ступней прокатилась теплая волна, растворяя, вымывая остатки похмелья и проясняя разум, я ощутила неземное облегчение и такую же неземную признательность.
- Ашура-о, спасибо…
Я осеклась, когда поняла, что мой выдох коснулся его губ. Внезапно пришло осознание того, что я сижу у него на коленях, прижимаясь бедром к его животу, чуть касаясь каждым выдохом прямых черных прядей, обрамляющих узкое лицо. Это было… незнакомо… приятно… немного неловко. Я не знала, как описать чувство, солнечным теплом разлившееся в области сердца. Потянувшись, я обвила руками его шею и замерла, не зная, что делать дальше. Взглянула на тонкие губы, сложенные в едва заметную улыбку. Захотелось… коснуться их… легонько, на одну секунду… Он ведь не будет против, правда? В этом ведь ничего такого нет?
- Ашура-о, можно… - Голос звучит жалобно. – Что будет, если я вас поцелую?
Я глупость сказала, да?
- Ничего не будет, Чии. Можешь поцеловать, если хочешь.
- Только вы закройте глаза, хорошо?
Он мягко усмехнулся, опуская веки.
У него были прохладные губы, неожиданно нежные, мне почему-то не захотелось прерывать поцелуй, к тому же он не противился, не отстранял меня, позволяя себя целовать. Не знаю, что на меня нашло… Возможно, мое желание сделаться для Фая настоящей матерью нашло выход в этом поцелуе, потому что тогда предполагалось бы, что для Ашуры… я стала бы супругой.
Я ощутила, как меня обнимают его руки, – неожиданно ласковые, неожиданно сильные. Хотя… разве могли бы слабые руки удерживать Цереру столько лет?
Кладу подбородок ему на плечо, прижимаясь щекой к его щеке.
- Ашура-о… вы не сердитесь?
- Мне не на что сердиться. – Он тихо поглаживает меня по спине. И мне так хорошо, так тепло и приятно, что его объятия кажутся самым естественным и правильным, что только может быть на свете.
Легонько целую его в шею – просто потому, что так захотела, просто потому, что это – закономерное развитие событий.
- Слезай уже. - Он усмехается. – У меня и так за ночь колени затекли.
Сползаю с его колен – а как не хочется! – на диван рядом. Мне почему-то неловко, однако внутри разливается тепло, а на губах так и норовит появиться улыбка.
- Ашура-о… как вы думаете… - Гляжу на свернувшегося калачиком юношу рядом со мной, нежно пропускаю сквозь пальцы золотистый шелк его волос. – У Фая будет когда-нибудь семья?
Не знаю, понял ли он меня. Наверное, понял.
- Думаю, будет.
Что-то в этой фразе отдает обреченностью, но, так и не поняв, что именно, обнимаю короля за шею и склоняю голову ему на плечо.
- Все будет хорошо, король Ашура.
Я знаю.
А еще я знаю, что никогда больше не буду столько пить.

@темы: Fay, Гет, Chobits, RG Veda, Asyura, Other character, PG

---

Сердце матери

[Нуремхет]

Название: Сердце матери
Автор: Лоринга
Ник автора и ссылка на его дневник: www.diary.ru/~Loringe/
Фэндом: TRC
Пэйринг: Чии/Ашура-о
Рейтинг: G
Жанр: missing scene, vignette
Размер: мини
Статус: закончен
Дисклэймер: герои CLAMP, история моя.
Саммари: попытка Чии убедить Ашуру в неправильности принятого решения

Он открыл глаза.
Ничего с начала дня не предвещало проблем, и я верным псом сидела на бортике бассейна, когда он открыл глаза. И посмотрел на меня сквозь прозрачную толщу воды.
«Фай!..»
«Чии…»
«Фай, король… проснулся!»
Связь между нами оборвалась так резко, что я испугалась. Он даже не пообещал, что придет, просто замкнул канал, по которому я могла передавать ему свои мысли. А он мне – свои.
Я застыла рядом с бассейном, не зная, что делать дальше. Время в Целес и в том мире, где находится сейчас мой создатель, течет по-разному. Несколько минут там – наши несколько дней, поэтому мне оставалось только молить богов, чтобы Фай не слишком задерживался и позволил мне забрать его в Целес. Он нужен здесь.
Однако канал не открывался, очевидно, Фай был в глубоком шоке или что-то более важное отвлекло его. Но что может быть для него важнее, чем этот мир и его король, если я, конечно, все еще хорошо знаю своего создателя.
На меня плеснуло водой из бассейна – стояла слишком близко.
- Король…
Я, наконец-то, тоже очнулась.
- Здравствуй, Чии.
- Я…
- Знаю, нет нужды…
Но я ведь не оправдываюсь, верно? Зачем мне оправдываться перед ним? Он улыбается. Чуть-чуть, даже не приподнимая уголков губ, и мне становится почему-то жутко от этой улыбки. Может быть, оттого, что непонятно, какие чувства и намерения могут за ней прятаться.
- Фай велел тебе сообщить ему, когда я проснусь, так?
Он, похоже, и так все знал. Я только кивнула.
- Ну, так сообщи. Скажи, что я тоже его жду.
- Он не отзывается. – Это галлюцинация, или у меня дрожит голос.
Ашура на мгновение устремил взгляд куда-то поверх моей головы. А затем – улыбнулся вновь, на этот раз – с беззаботной доброжелательностью.
- Он отзовется. И придет. Просто сейчас ему, должно быть, трудно собраться с мыслями. Давай просто подождем.
Чем я весь день и занималась, сидя в покоях Фая и листая его книги. Сосредоточиться ни на чем не получалось, строчки плыли перед глазами, я титаническим усилием заставляла себя отворачиваться от двери, за которой – я это знала – король эвакуировал обитателей дворца. А затем очередь дошла до жителей Целеса. А я все сидела в комнате, тупо глядя в книгу, и на душе было тяжело и неприятно. Горько.
Что же он делает, жестокий король. Зачем хочет, чтобы Фай вернулся. Нет, не так, его возвращения и я хочу, но не для того. А просто чтобы – прижать к груди, обнять, сказать, что ничего больше не нужно делать, никуда уходить, никого убивать, тем более человека, который стал ему за всю жизнь дороже, чем кто бы то ни было. Этого черствого бессердечного человека.
Мне хотелось, чтобы Фай подольше не устанавливал со мной связь, казалось, что, заговори он снова, я оборву канал и не буду отзываться до тех пор, пока не придумаю, что мне делать. А я ведь обязательно придумаю…
… Ночь опустилась на осиротевший мир, густая безлунная ночь. Бледные звездочки выглядели такими далекими, что небо, если не приглядываться, казалось сплошным черным покрывалом. Я лежала, свернувшись калачиком, на постели Фая. Наверное, так осужденный ждет ночью утренней казни. Самой себе я казалась выпитой до дна, будущего не было. Фай не сможет убить Ашуру, а если сможет, то никогда уже не станет собой прежним, потому что прежний Фай никогда бы не позволил себе причинить боль любимому человеку.
В этот миг я ненавидела короля всей душой. Эгоист, холодный и расчетливый. Он даже не пытается сделать вид, что думает о Фае, он с самого начала растил его только как собственного убийцу, я никогда не поверю, что Ашура испытывает хоть какое-то чувство вины за то, что возлагает неподъемную ношу на ребенка, которого так к себе привязал.
Я тихонько соскользнула с кровати. Прошла босыми ногами по холодному полу. В коридоре было темно. Магические светильники не горели, и дворец казался брошенным и холодным. Хотя слово «казался» здесь, наверное, лишнее.
К дверям тронного зала на первом этаже я подобралась почти беззвучно. Босые ступни мягко шлепали по гладкому полу. Никого не встретив на своем пути, я окончательно убедилась, что дворец покинут обитателями. Толкнула массивные двери. Они распахнулись беззвучно, придавая картине еще больше жутковатой мрачности.
Зал был светлее, чем коридоры, из-за обилия окон, в которые звезды бросали свой слабый свет. В центре зала стояла высокая фигура в длинном плаще. Можно было бы оправдаться тем, что я просто ходила по замку, потерянная и обреченная, но я знала, что встречу его здесь. Знала, что он тоже не может спать.
«Ну, ты-то хотя бы на дне озера на пару лет вперед выспался», - грустно подумала я.
- Король…
Он не обернулся, чтобы посмотреть, кто зовет. Зачем, если во всем дворце осталось только два человека.
- Чии. Не можешь заснуть? Или пришла поговорить?
- И то, и другое. – Я тихонько подошла и встала рядом. – Я не могу связаться с Фаем, такое ощущение, что он нарочно закрыл свои мысли.
- Успокойся. Я знаю, что он придет.
Мы немного помолчали. Он взглянул на мои ноги и спросил:
- Тебе не холодно? Заболеешь ведь.
Мне хотелось сказать, что сейчас это уже не имеет значения, но вместо этого я ответила:
- Нет, мне не холодно.
Он снова устремил взгляд куда-то за широкое окно. Лицо его, освещенное неярким звездным светом, было задумчиво и, казалось, устало.
- Король Ашура…
- Да?
- Фай не сможет убить вас. Никогда.
- Я знаю, Чии. Это моя забота.
- Он любит вас.
- Фай слишком добр. – На губах его появилась легкая полуулыбка. – Из-за этой доброты ему тяжело придется в жизни. Потому что всякая привязанность – это слабость.
- Любовь не слабость! – Я сказала это с таким жаром, что сама удивилась своему голосу. – Совсем даже наоборот! Фай любит вас, любит своего брата – и старается стать сильным магом, чтобы возвратить ему жизнь! Он уже достаточно могуществен, чтобы суметь напасть на вас врасплох, как тогда, у озера. Он создал меня! Думаете, ему удалось бы сделать все это в таком юном возрасте, если бы не его любовь к брату, если бы не… не ваша любовь к нему.
- Однако исцеляющая магия ему так и не дается, - чуть усмехнулся король. – Сколько бы сил я ни прикладывал.
Его спокойный тон выбил меня из колеи, и мне осталось только растерянно собирать остатки былого красноречия, хлопая глазами.
- Как еще назвать привязанность, которая мешает человеку помочь самому себе и множеству людей вокруг? Что это, если не слабость?
- Это и называется любовью, Ашура-о, - получилось вызывающе, впрочем, я не была уверена, что на самом деле не хотела бросить ему вызов. – Здесь дом Фая, здесь его всегда ждали, ему было куда возвращаться, где отдохнуть с дороги. Здесь были дорогие ему люди, те, кого он считал отцом и матерью, кого он любил, кому безбоязненно мог доверить свою жизнь и здоровье. Вы уверены, что в тех мирах, где он побывал, у него появились настолько же близкие друзья?
- Фай умеет находить общий язык с людьми. Да, Чии, я уверен, что он не один и никогда одинок не будет.
- Но Целес для него – родной дом. Вы хотите отнять у него семью.
- Ты кое о чем забываешь, Чии. Я не отец ему, а ты не мать, пусть и создана по ее подобию.
- Но Фаю хочется в это верить, Ашура-о. У него никогда не было нормальной семьи, а вы заменили ему отца, нет, стали гораздо ближе, чем отец. Вывели его из мрака безумия, позволили начать новую жизнь, вдохнули в него силы жить дальше. Благодаря вам он стал таким, каким мы видим его сейчас, и «находить общий язык с людьми» он тоже у вас научился. У меня нет родителей и не было детства, но я понимаю, что значит лишиться дома. И если у вас есть хоть капля сострадания, вы отмените свой жестокий приказ.
- Я не думаю, что Фаю будет лучше, если он останется марионеткой в чужих руках и, выполняя злую волю, убьет этого… Шаорана. Принцип меньшего зла, Чии.
- Да какое же это меньшее зло! – Слезы брызнули у меня из глаз, когда я вновь посмотрела в спокойное лицо. – Меньшим злом было бы снять со спины Фая эту метку, позволить ему наращивать свою мощь, чтобы никого не пришлось убивать, а когда мальчик станет достаточно могуществен, он сможет исцелить и вас. Или хотя бы одолеть того, кто наградил вас этим проклятием – увеличивать свои силы с каждым убийством. Вы ведь этого хотите! Не может быть, чтобы вам не страшно было умирать!
- Мне давно уже не страшно, Чии. Я всегда знал, что это должно произойти. А Фай… не бойся. Я надеюсь, он недолго будет тосковать после моей смерти.
- Но если у вас появится возможность жить дальше, жить без проклятия, неужели вы откажетесь от нее?
- Нет, Чии, не откажусь. Но я сомневаюсь, что такое когда-нибудь произойдет. Шансов, что Фай сможет пойти против судьбы, написанной для него кем-то более могущественным, я не вижу.
- А я вижу! И так, как вы говорите, никогда не будет! У Фая должна быть семья, он не должен вспоминать родной дом с горечью потери! Да и как он жить сможет, если убьет вас!
- Он сказал мне тогда, что погибнет вместе со мной, - снова чуть улыбнулся Ашура. – Но я не хочу этого, да и глупо обрывать жизнь в самом ее начале. Теперь у Фая и кроме меня есть ради кого жить. Так что не беспокойся, Чии. Он сможет.
Всхлип… Я бросилась ему на грудь, прижавшись щекой к мягкой ткани мантии, чувствуя, как бьется его сердце. Ровно и размерено. Словно ничего не происходит.
- Чии… - Он кажется слегка удивленным. Ну, еще бы. – Что с тобой? – Осторожно проводит рукой по моим волосам.
- Король… пожалуйста… одумайтесь…
Его ладони холодны, как и щеки, которые я глажу кончиками пальцев. Но грудь, к которой я прижимаюсь, горячая. И сердце…
Он отстраняет меня так мягко, что я даже не замечаю этого, а понимаю, что произошло, уже сидя на холодном мраморном полу и наблюдая за удаляющейся во тьму коридоров фигурой.
- КОРОЛЬ!!!
От боли хочется завыть в голос, а он даже не останавливается.
«Чии… Чии, ты меня слышишь?»
А вот и Фай. Я грустно улыбаюсь и отвечаю:
«Слышу».

@темы: Кроссовер, Fay, Chobits, RG Veda, Asyura, Other character, G

---

[HankAnderson]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

CLAMP Fest, тур III

[[Kayomi]]

Автор: Kayomi
Бета: нет
Отказ от прав: все принадлежит госпожам из КЛАМПа
Размещение: категорически нет
Примечание: написано на CLAMP Fest по заявке:

1) Tsubasa: RC. Курогане | Фай. Томойо снимает с Фая мерки, чтобы пошить фурисоде. Юмор, флафф.
2) xxxHOLiC. Ватануки | Юко. Сон после исчезновения ведьмы измерений. "Еще саке?"
3) xxxHOLiC. Доумеки | Ватануки. "Неужели тебе не хочется начать собственную жизнь?" (дважды)

1) Tsubasa: RC. Курогане | Фай. Томойо снимает с Фая мерки, чтобы пошить фурисоде. Юмор, флафф.

Количество слов: 559 слов
Рейтинг: PG (мне кажется, что завышен)

Курогане смотрит на стоящего посредине комнаты Фая, раскинувшего руки в стороны и прямо держащего спину. Белое юката, неумело подвязанное поясом, обрисовывает линии спины, ног и бедер, над воротником хрупкая топлено-молочная шея и высокий хвостик на затылке, а из-под полы видны тонкие, нежные на вид, щиколотки. Фай, по мнению Курогане, слишком женственный, хотя, несомненно (он в этом не раз убеждался), сильный. Фаю, по его же, Курогане, мнению, идет эта тонкокостность: она подчеркивает его обманчивые безобидность и слабость, хотя придает его телу удивительную гибкость и стройность. Воин сам в первый раз обманулся этой хрупкой внешностью и на удивление отточенной мягкой улыбкой.
Маг смеется над чем-то, пока принцесса Томойо снимает с него мерки. Фай выше нее, поэтому он чуть опускает голову, когда говорит с ней, и помогает ей, когда это необходимо.
Томойо встает на подставку позади мага и тихим смехом начинает рассказывать какую-то забавную историю. Лента сантиметра легко скользит от плеча до талии, число со вздохом смеха записывается, скрипя пером по бумаге, на чистом листе с рисунком будущего наряда.
Курогане опрокидывает в себя саке и переводит взгляд на стены, ярко и щедро украшенные пейзажем летнего поля. Мастер знал свое дело, когда выполнял заказ в царский дворец. Кропотливая и красивая работа кажется почти живой - Курогане кажется, что вот-вот запахнет ветром с луга и аромат травы будет просто оглушающим.
- Ого, Фай-сан, у вас такие длинные руки!
Курогане слышит этот восхищенный вздох и внутренне морщится. Не может же он показать такое лицо принцессе. Однако на его лице расползается ухмылка, когда он вспоминает о том, какие у мага длинные ноги и как синяки и засосы ярко видны на внутренней стороне бедра. Воин слышит как лента сантиметра шуршит и, легко и глухо, касается пола. Еще одно число ложится на бумагу. Курогане старается не слышать скрип по бумаге,но привычно воспринимающий все слух не может вытеснить этот неприятный звук.Воин звонко ставит пиалу на столик перед ним и складывает руки на коленях.
Интересно, думает Курогане, а у него руки не затекли так стоять? Как он ни вглядывается, то не видит никаких признаков напряжения, маг просто-напросто расслабился и получает удовольствие от процесса. Легкий и непринужденный смех слышен с их стороны. Чтобы снять мерку на воротник, принцесса просит повернуться Фая к ней лицом. Томойо непозволительно близко для принцессы наклоняется к магу, а тот отворачивается и внимательно смотрит на ниндзя. Курогане хочется взяться за меч и порубить кого-нибудь на куски, потому как он не знает кого к кому ревнует: мага к принцессе или принцессу к магу. Но он лишь презрительно цыкает и демонстративно наливает себе еще саке. Он кожей чувствует направленный на него взгляд мага, теплый и грустный. Курогане поднимает голову и смотрит на мага, приподнимает пиалу на уровень глаз и выпивает. Он пьет за Фая молча и смотря тому в глаза, приоткрытые чуть в удивлении. Всего на пару мгновений. Пока принцесса не видит их обмена взглядами, снимая мерку с талии и бедер. Таких красивых и узких, но округлых и мягких бедер.
- И все-таки, я не слишком понимаю при чем тут фурисоде и праздник основания страны, принцесса. Понимаю, если бы это было по случаю окончания школы или праздник совершенолетия.
- А тебе бы не хотелось увидеть Фай-сана в фурисоде?
Принцесса улыбается и воин может лишь только огрызнуться на этот вопрос.
Томойо предпочитает не смеяться над легким румянцем своего война и подданного. А Фай предпочитает поспешно отвести взгляд на поле цветов по правую его руку.
Ветер-таки повеял с полей.

2) xxxHOLiC. Ватануки | Юко. Сон после исчезновения ведьмы измерений. "Еще саке?"

Количество слов: 796 слов
Рейтинг: G

Ватануки держит глаза закрытыми, он не хочет пока осознавать окружающую реальность.
Ватануки чувствует, что сидит: пол под ним немного жесткий, а волосы что-то стягивает. Ветер легко касается его, принося аромат вишни. Ватануки чувствует, как голова становится тяжелой и медленно клонится вниз. От неудобной позы и напряжения затекает шея. Где-то рядом, во дворе, понимает Ватануки, радостно шумят Мару, Моро и Мокона. Носа касается такой знакомый и тягучий дым из трубки. Ватануки открывает глаза и поправляет сползшие на кончик носа очки. Вдыхает дым и привычно - как было раньше - закашливается, начинает отмахиваться от дыма рукой.
- Не дымите на меня, Юко-сан!- ворчать для него привычно, понимает он, просто иначе с этой женщиной он дружески разговаривать не умеет.
- Надо же, а я думала ты уснул, Ватануки-кун!- она смеется. Юко смеется. Ватануки не помнит, когда последний раз слышал смех Юко. Он не позволяет себе улыбаться в ответ, наоборот, хмурится сильнее.- А то сидел, клевал носом... Бурная ночь, Ватануки-кун?- она снова выдыхает на него дым и улыбается. Ее глаза кажутся заинтересованными, почти живыми, чуть насмешливыми. Ватануки только сейчас осознает, что видел перед собой: она пыталась быть живой, пока ее остановившееся время не кончилось. И она держала рядом его, чтобы не быть в одиночестве. Ей было страшно. Юко было страшно, но она была готова к будущей неизбежности.
- Нет, Юко-сан,- он вздыхает и качает головой, зевает и прикрывает рот рукой. Ватануки не управляет сном. И сон ли это вообще?..- Просто всю ночь соседи бурно ссорились. Не понимаю, как эти люди еще не развелись.
Ватануки помнит эту ночь, но не помнит, чтобы говорил об этом Юко.
- Правда?- она смотрит с прищуром и действительно кажется заинтересованной.- Ну, думаю, они просто любят друг друга.
- Да,- Ватануки кивает и чуть улыбается, переводит взгляд на играющих девочек и Мокону.- Они довольно счастливы, когда не ругаются.
- Какая хорошая семейная пара, но жене стоит умерить свою подозрительность. Он от нее никуда не денется, ведь она - дама его сердца.
Плетеное кресло, в котором сидит хозяйка, отбрасывает легкую тень. Вокруг них, не смотря на городской шум за стоеной, из ниоткуда поют цикады. Саке в бутылочке, должно быть, уже теплое, думает Кимихиро отстранено. Такой теплый денек кажется ему чем-то ностальгическим. Он поворачивается к Юко лицом, внимательно на нее смотрит - она в ответ смотрит на него, пристально, изучающе, будто видит впервые.
- Еще саке, Юко-сан?
Он чуть улыбается, легко покачивая пустую бутылочку и так же легко ставя ее на поднос. Он не смотрит больше на нее, а она отвела взгляд на резвящихся детей. Они оба понимают, что реальность не позволит быть рядом долго.
- Да, будь так мил, Ватануки-кун. И легкие закуски приготовь.
Он встает с подушки с подносом в руке, кивает в знак того, что услышал. Горло сдавливает воротничок формы. Или ком, что неожиданно появился в горле. Разворачивается и успевает сделать пару шагов, как в спину он слышит печальное, но твердое, что замирает в полушаге:
- Я не знаю, Ва-та-ну-ки Ки-ми-хи-ро, чье имя пишется как ''первое апреля'', будущий и неоспоримый владелец Магазина Желаний, и не могу знать. Ты должен понимать, что это было чужое желание очень могущественного человека, наследие которого течет в твоих жилах. Мое время истекло давно, но, благодаря этому желанию, оно застыло... И кончилось оно, мое застывшее время, в свой положенный срок, что было неизбежно. И ты знаешь об этом. Ты же еще знаешь, что ничто не может длиться вечно и за все надо платить, ведь у всего есть своя цена. Ступай, Ватануки Кимихиро, цена за этот вопрос уже внесли до тебя.
- ...Юко-сан, я все равно буду ждать вас,- отвечает он тихо, чуть слышно. Эта простая фраза дается ему тяжело, у него не падает камень с сердца, не становится легче, ровным счетом ничего не происходит. Лишь вкус горечи на языке становится сильнее.
Кимихиро продолжает движение и, уже заворачивая за угол, слышит ее немного капризное:
- И принеси мороженое!

Открывая глаза, он видит обеспокоенных Мару и Моро.
- Ватануки, все хорошо?
- Ватануки, плохой сон приснился?
Они оглушают его своим беспокойством, немного сбавляют чувство горечи. Кимихиро садится, качает головой, целует в лоб сначала Моро, потом Мару.
- Нет, девочки, сон просто замечательный.
- Точно, Ватануки?- они выглядят обеспокоенными. Они действительно беспокоятся.
- Да, все в порядке. А теперь принесите мне саке, ладно?- он чуть улыбается им и гладит по растрепанным затылкам. Девочки обнимают его, целует каждая в свою щеку и слезают с кровати, дружно и весело отправляясь за спиртным на кухню.
Кимихиро глубоко вдыхает и выдыхает, успокаиваясь. Он не знает будущего, он не может предвидеть все, потому что будущее всегда меняется. Ватануки Кимихиро теперь не властен над своей судьбой, право выбора он оставил за стенами этого дома, однако право выбора есть у тех, кто приходит к нему. Ватануки сейчас понимает эту простую истину.
- Спасибо вам, Юко-сан.

3) xxxHOLiC. Доумеки | Ватануки. "Неужели тебе не хочется начать собственную жизнь?"

дубль №1:
Количество слов: 333 слова
Рейтинг: G

Они сидят на веранде и пьют сакэ ровно как и вчера, и позавчера, и год назад, и даже как десять, двадцать лет назад. У Шидзуки появились небольшие морщинки у глаз, совсем незаметные, почти привычные, но смотрит он все так же, как и тогда, еще в старшей школе - отстранено и внимательно. У него погрубели пальцы, но они все так же, как и до этого, крепко сжимают тетиву лука.
- Сегодня прекрасное полнолуние.
Голос Шидзуки стал глубже, выразительнее, Ватануки может улавливать интонации и тембр, глубину. А еще Кимихиро научился за эти двадцать лет смотреть на Доумеки, а не на его лицо.
- Да, тихо и спокойно. Жаль, что так бывает не всегда.
Доумеки опрокидывает в себя сакэ, ставит пиалу на поднос, складывает руки на коленях.
А еще он начал сутулиться, прямо как Харука-сан, но пока не курит. А Ватануки совсем не изменился: все те же юные шестнадцать лет его телу. Узкие плечи и бедра, ломкий голос, тонкие кисти рук и нежные длинные пальцы. Только вот смотрит он так, будто прожил больше, чем тридцать шесть лет. У некоторых даже мурашки от затылка до копчика опускаются. За двадцать лет безобидный Кимихиро стал опасен.
Ватануки откладывает дымящийся мундштук на край подноса, берет чайничек и, придерживая крышку, наливает сакэ Доумеки, потом себе. Шидзука поворачивает голову и внимательно смотрит на лицо Кимихиро, задающего вопрос, который тяготит его слишком давно, чтобы не быть высказанным:
- Неужели тебе не хочется начать собственную жизнь? Как же семья, продолжение рода и все спотутствующее? Харука-сан беспокоится о тебе, знаешь ли.
Дно чайничка глухо стучит о поднос. Доумеки смотрит на лицо отвернувшегося Кимихиро и пожимает плечами.
- Еще успеется. Как ты помнишь, сын у меня есть, а с женой я разведен пятый год.
Ватануки тяжело вздыхает, берет свою чашечку и опрокидывает алкоголь в себя, наслаждаясь чувством тепла, что обжигает горло. Звонко ставит пиалу на поднос и берет мундштук, затягивается.
- У тебя нет чувства ответственности за ребенка, Доумеки. Так детей не воспитывают.
И выдыхает дым в небо.
- Он не единственное, что я должен защищать.

дубль №2:
Количество слов: 494 слова
Рейтинг: G
Доумеки старается не смотреть на Ватануки, но не потому, что тот противен, а потому, что Доумеки хватает его, единственного напоминания прошлого. Но Ватануки разбивает все табу на прошлое: дедушка, Юко-сан, да и сам Ватануки. Ватануки. который запер себя в четырех стенах в ожидании той, которая может не вернуться. Доумеки не знает, сколько лет он еще сможет приходить сюда, видеть этого не меняющегося Кимихиро и смотреть на него - тонкого, хрупкого и ломкого, всепрощающего и всезнающего, но с тяжелым характером и волей. За годы, что Доумеки приходит сюда, Кимихиро стал спокойнее, вежливее, и смотрит он так же, как и Юко, только немного печальней. Но Шидзука видит другого Ватануки, того, кто стоял под дождем у реки и держал на руках мертвого кота, того, который говорил, что тоже умрет в полном одиночестве. Свой выбор он сделал дважды: первый раз тогда, когда выбрал дружбу с ним, второй - когда не дал забрать его жизнь женщине-призраку. Он выбрал его дважды, но сколько раз он спасал его... Доумеки не задумывается об этом, потому что это не первостепенно, потому что для него главное, чтобы этот наивный мальчишка жил.
- Неужели тебе не хочется начать собственную жизнь?
Чашечка с саке дергается в сильных пальцах. Доумеки поднимает голову и смотрит в разноцветные глаза, отворачивается и снова смотрит на луну на поверхности пиалы.
Ватануки не может предсказать его жизнь, сколько бы ни пытался, он все равно каждый раз ошибается. Снова и снова. И это очень печалит его, Ватануки Кимихиро, потому что он очень хочет знать, как скоро он вновь останется один. Куноги, что приходит к нему каждый год на первое апреля, не считается. Мару и Моро помогают ему и оберегают и поддерживают Магазин. Мокона учит его, рассказывает что-то, но он ждет не Юко, он ждет свою белую половинку, ведь Юко - всего лишь создатель.
- Нет.
- И почему ты всегда так флегматичен?.. - Ватануки ворчит и морщится.- Нет бы подумал о том, кто будет приглядывать за храмом, когда тебя не станет; женился бы, понянчил детей, внуков, может увидел бы и правнуков... Доумеки, ты совершенно безответственный человек, ты об этом знаешь?
Ватануки вздыхает, выпуская дым в небо. Мундштук меж его пальцев кажется чем-то особенным, но Доумеки видит в нем лишь еще одно напоминание об ушедшем. Шидзука опрокидывает в себя алкоголь и протягивает чашечку Кимихиро.
- И кто тебя пить учил? Все время только и делаешь, что пьешь. До алкоголика так недалеко, между прочим.
Ватануки откладывает мундштук на край подноса и берет бутылочку с саке, поддерживая рукав кимоно, наливает до краев. Ставит бутылочку с приглушенным звоном на поднос.
- Я сделал свой выбор. Не вижу смысла оглядываться и рвать волосы на голове, как это сделал бы ты. Да и не жалею ни о чем. А жениться всегда успею. Успокойся и наслаждайся теплым спокойным вечером, Ватануки.
Ватануки качает головой и снова берет мундштук, затягивается.
- Ты, как всегда, краток, Шидзука.
Доумеки поворачивает голову и смотри на чуть улыбающегося Кимихиро, а тот смотрит на полную луну в чернильно-синем небе. А потом чуть слышно произносит:
- Спасибо.

@темы: Watanuki, Fay, Kurogane, Yuko, xxxHolic, Tsubasa:RC, Tomoyo, Doumeki, PG

---

[katjes_es_es_es]

Название фанфика: I'll die like this, too.
Автор: UnexpectedInspiration
Оригинал: www.fanfiction.net/s/6733869/1/Ill_Die_Like_Thi...
Бета: chibi_chio
Фэндом: xxxHolic
Пэйринг: типа ДоуВата оО
Рэйтинг, жанр: Ангст, хохохо. Никаких неприличностей.
Об авторских правах и обязанностях: Не моё.
Примечание: Попытка автора эмоционально справиться с финалом Холика. Чего и всем нам желаю.


Я родился в день похорон моего прадеда.
Мне рассказывали, что именно поэтому меня назвали в честь него. Однако никто не говорил мне, что именно это послужило причиной того, что меня не любила моя бабушка. Честно говоря, моя бабушка была тяжёлым человеком, и для её неприязни было много поводов, многие из которых я начал понимать, только став взрослым. Но я всегда был уверен, что большую роль сыграло то, что я родился в тот определённый день. Положение не улучшалось и от того, что я был похож на него и внешностью, и поведением - по крайней мере, так мне говорила моя мать. Я всегда подозревал, что она имеет в виду большее, чем выражают эти слова. Но я забегаю вперёд.
Ссора случилась в тот день, когда отец в первый раз взял меня в магазин. Мне было пять. Бабушка жила вместе с нами, и в тот день она сказала что-то, что я тогда не понял, но почему-то знал, что это было жестоко. Моя мать рассердилась, и тогда я начал осознавать, как важен был Ватануки для нашей семьи. Я называл его Ватануки, потому что так его у нас называли все... Я снова забегаю вперёд.
Холодная неприязнь моей бабушки ко мне была ничем в сравнении с лютой ненавистью, которую она испытывала к Ватануки. Мне уже рассказывали кое-какиe истории – есть волшебник, который живёт в своём волшебном магазине и с которым мы дружим. В то время я думал о нём лишь как о сказке. Но когда я услышал, как бабушка говорит об этой мифической фигуре с таким отвращением, я спросил её, за что она его ненавидит.
Мне потребовались годы, чтобы выяснить значение её ответа. Её отец, мой прадед Домеки Шизука, иногда брал её с собой во время своих многочисленных визитов в магазин Ватануки, когда она была совсем маленькой. Она никогда не могла понять, почему её отец всегда приходил домой так поздно и почему он не хотел знакомить её с самим волшебником. Но в то лето, когда ей исполнилось пятнадцать, она „поняла кое-что“ насчёт обоих мужчин, из-за чего она больше никогда „не могла смотреть на отца теми же глазами“. Она „переложила ответственность“ на своего сына, как только он стал достаточно взрослым, и с тех пор никогда не возвращалась в магазин.
Я попытался спросить, что она имеет в виду, но она лишь сказала с горечью, что волшебник встал между её отцом и матерью. Именно в тот момент моя мама приказала ей замолчать. Я был в шоке. В нашем доме так неуважительно никто не разговаривал, к тому же с такой почтенной женщиной, как моя бабушка. Мама кричала, что мне всего пять лет и что мне не надо знать о таких вещах. И что более того, моя прабабушка была чудесным человеком, который был в состоянии принимать свои собственные решения, и что меньше всего ей нужна была такая неблагодарная дочь, принижающая всё, чего она достигла в жизни.
В то время я знал очень мало о моей прабабушке. Я знал, что её звали Кохане, что она была очень близка с моей мамой, и что именно их дружба привела к свадьбе моих родителей. Я был обеспокоен направлением, в которое двигалась эта ссора. Моему отцу, мягкому человеку, любящему видеть людей счастливыми, удалось в конце концов встать между бабушкой и мамой, и они, всё ещё в гневе, разошлись в разные стороны.
Оставшись стоять посреди комнаты, слегка ошарашенный, я решился спросить:
- Папа? Почему бабушке надо было ходить к этому человеку, если он ей не нравился?
Моему отцу потребовалось время для ответа. К тому времени он тоже совершил немалое количество визитов в магазин, но чаще доверял это дело маме. Они никогда мне не рассказывали, почему они ходили туда так часто – один или два раза в неделю.
- На нём лежит магическое заклятие, - осторожно объяснил отец, - и оно не позволяет ему покинуть свой магазин. Он вообще не может уйти оттуда. Поэтому мама и я должны посещать его, чтобы приносить ему покупки и смотреть, не нужно ли ему что-нибудь.
Что-то в этой истории очень сильно меня затронуло. Мне было всего пять, и мои родители были молоды. Но даже в пять лет я понимал, что такое одиночество.
- Папа, - прошептал я, потому что был потрясён, - у этого волшебника есть ещё друзья, которые ходят к нему в гости?
- У него есть клиенты, которые нуждаются в его магии, - отец пожал плечами.
Моё решение не было осознанным. Я вообще не раздумывал, да я и не мог. Мне было пять. Слова просто сами вывалились у меня изо рта.
- Я хочу пойти туда сейчас.
- Прямо сейчас? - переспросил отец, выгибая бровь.
- Да.
- Почему, Шизука?
- Я не знаю, - ответил я, слишком упрямый, чтобы расплакаться, - мне просто хочется.
Это предельно логично, что я не мог понять, что думал в тот момент. Мои мысли были далеко за пределами моих лет и моей способности выражаться... Но пойдём по порядку.
Я больше не хотел слышать ни о чём другом. Я пойду в тот магазин и встречусь с волшебником! Я был не в состоянии выразить словами свою потребность в его присутствии, но моё маленькое „я“ приходило в волнение от этой мысли. Я слышал до этого народные сказки. Но теперь мне предстояло встретить человека, вокруг которого такие сказки возникали. Бабушка проследовала за нами до двери, ругая моего отца за то, что он собирается сделать, но мы всё равно пошли туда.
Отец открыл ворота, и мы вошли, но я не увидел ни магазина, ни двора вокруг него. Меня сразу же привлекла веранда.
Первый раз я увидел Ватануки таким, каким мне предстояло увидеть его еще много раз: полулежащая фигура в легком одеянии, со струйками дыма, клубящимися над её откинутой назад головой. Я потянул отца в его сторону.
- Йоши, - сказал мужчина ленивым тоном, - я не ждал тебя.
Отец пожал плечами.
- Мой сын захотел прийти.
- А, - сказал мужчина, опуская взгляд на меня и слегка улыбаясь, - ты когда-нибудь говорил мне его имя?
- Не говорил, - ответил отец, видимо нервничая.
Волшебник ведь знал моего прадедушку, не правда ли?
- Меня зовут Домеки Шизука.
- Неужто? - сказал он, и его полуулыбка превратилась в странную, кривую ухмылку, обращённую на моего отца.
Отец снова пожал плечами и сообщил ему то, что я был рождён в день похорон прадеда.
- Это была идея Кимико, - закончил он. Моей матери.
Что-то смеялось в глазах мага, хотя нервозность моего отца говорила о том, что он должен был рассердиться.
- Я предполагаю, что она и твоя мать до сих пор не ладят друг с другом?
Отец мельком взглянул на меня. Это тоже было из тех вещей, которые я понял очень нескоро.
- Она была такой весёлой девочкой, - пробормотал мужчина, затягиваясь трубкой, - я до сих пор понятия не имею, что я сделал, чтобы заставить её так меня ненавидеть. Но просто непростительно, что она вымещает это на ребёнке... Ты знаешь, как меня зовут? - спросил меня волшебник.
Я на тот момент пребывал в состоянии благоговейного трепета и не смог ответить.
- Ватануки Кимихиро, - сказал он, и его улыбка была очень тёплой. Он всегда любил детей.
- Ты правда умеешь колдовать? - спросил я, чувствуя себя лучше от того, что он мне улыбался.
- Если в этом возникает потребность, - протянул он и выдохнул в небо спираль дыма.
- Ты поэтому захотел прийти ко мне? Спросить меня о колдовстве?
Я затряс головой и плюхнулся рядом с ним на крыльцо.
- Папа говорит, что ты не можешь покинуть магазин.
- Это правда, - спокойно сказал он.
- Я подумал, что тебе одиноко. Вот я и пришёл.
Даже я осознавал, что было странно так прямо это констатировать. Но с другой стороны, я был таким всегда, даже в раннем детстве. Я поджал под себя ноги, опёрся на них локтями и подпёр ладонями подбородок, с готовностью провести на этом месте остаток дня.
Ватануки был искренне сбит с толку, и взгляд, который он обратил на моего отца, казался почти испуганным. Позже я слышал, как отец рассказывал маме, что ещё никогда не видел, „чтобы маг так терял самообладание“, и я добросовестно запомнил это, как ещё одну вещь, которую я пойму, когда стану старше.
- Какая жалость, что Моконы здесь больше нет, - пробормотал он, - он бы знал, как развлекать ребёнка.
- Я помню, как мама говорила мне, что у тебя было какое-то волшебное создание, живущее вместе с тобой, - сказал отец, - у тебя его больше нет?
- Обе Моконы очень тосковали друг по другу. Я отпустил Ларга быть вместе с Соэль.
- И где они сейчас?
- Всё ещё в путешествиях. Они говорят, что для них прошло всего десять лет. И в последний раз они смогли очень долго пробыть в стране Клоу. Вещи меняются... - Ватануки вдруг сам себя прервал и снова улыбнулся мне, - ты, наверное, заскучал. Тебе хотелось бы посмотреть мой дом? - вежливо предложил он.
- Позже, - сказал я, пытаясь расслабиться рядом с ним и выглядеть так же вальяжно. Мне недоставало умения курить трубку таким элегантным образом – мне недоставало даже трубки – и мне было пять лет, так что попытка удалась не особо.
- Ты живёшь в храме, не так ли?
- Да, - подтвердил я, поворачиваясь к нему, - я должен каждый день мести двор, но это ничего, потому что мне нравится быть на улице...


Мне было десять, когда открылись мои экзорцисткие способности.
К тому времени я уже давно завёл привычку заходить в магазин после школы и оставаться там на час или два. Ватануки вёл себя, как дядя, балующий своего племянника – готовил мне маленький полдник, спрашивал меня о школе, рассказывал народные сказания, объяснял проблемы своих клиентов и их магические решения. Мы сидели вместе на веранде, пока моя мать не приходила за мной, обычно принося с собой продукты или ещё что-нибудь, о чём просил её Ватануки. Если он был занят посетителем, то он отправлял меня играть во двор с двумя существами – Мару и Моро. Они, бесспорно, были довольно забавными, но приводили меня в странное беспокойство, которое я не мог объяснить.
Я не испытывал угрызений совести от того, что ходил по всему магазину, не спрашивая разрешения. Одна комната была свободна, и в ней стояла постеленная кровать, как будто ожидающая кого-то, кто будет спать на ней. Мне всегда хотелось спросить, для кого она была приготовлена, но что-то заставляло меня держать язык за зубами. Почему-то это казалось глупым вопросом. Я знал, что эта комната никак не может принадлежать мне, но иногда я ловил себя на мысли, что она должна быть моей. Это было полной чушью, поэтому я никогда об этом не заикался.
Однажды к Ватануки пришла женщина, жалующаяся на то, что ее преследует дух. Он был того же мнения и тотчас же начал разговор об изгнании этого духа. Заинтригованный, я подошёл ближе, надеясь увидеть хоть что-нибудь. Я ничего не увидел. Но когда уже хотел отойти, женщина положила руку мне на голову, восхищаясь, какой я прелестный ребёнок.
И Ватануки, и женщина широко распахнули глаза от удивления и уставились на меня.
- Что такое?
- Он исчез.
- Кто?
- Дух, дух исчез, когда я прикоснулась к нему!
Ватануки невольно улыбнулся, хотя женщина была напугана, а я недоумевал.
- А я-то думал, что похоже только твоё лицо, - сказал он мне, хотя это ничего не объясняло.
Он сказал позже, когда женщина уже ушла, что я унаследовал способность моего прадеда изгонять злых духов, а также его внешность и его поведение. Когда за мной пришла мама, Ватануки спросил её, не осталось ли у нас прадедушкиных вещей. Мама упомянула какую-то шкатулку, и Ватануки сказал ей отдать её мне.
В шкатулке было несколько скучных вещей, но две вещи сразу же привлекли моё внимание. Кольцо из дерева и яйцо. Яйцо вызвало у меня подозрение, и я понюхал его, но от него не воняло тухлым, несмотря на то, сколько оно уже пролежало в шкатулке. Я не мог понять, что оно там делает, но ещё меньше я мог понять, почему я сразу же спрятал его в карман и никому на сказал о нём. Кольцо же я на следующий день взял с собой в магазин и спросил Ватануки, знает ли он, что это такое.
Ватануки сказал, что это был подарок на День рождения, и что я точно могу оставить его себе. И что он надеется, что я интересуюсь стрельбой из лука. До этого я никогда не интересовался, но как только мне подкинули эту мысль, от неё было уже не избавится. Я не успокоился, пока мои родители не нашли для меня подходящую секцию. Я думаю, мой отец был единственным, кого удивило, как быстро я пристрастился к этому спорту.



В день моего семнадцатилетия я начал понимать ненависть моей бабушки.
К тому времени она уже была мертва, и мне так и не пришлось услышать её объяснение. Но мне стало легче чтить её память, когда я понял, что причина её ненависти крылась в глубокой любви к своему отцу. Её любовь к нему заставила её ненавидеть Ватануки, и, наконец, до меня начало доходить, почему. Также я начал осознавать причину её горького разочарования моим существованием, моим именем, моими большими успехами в футболе и японской стрельбе из лука.
Я принёс кусок торта со своего Дня рождения в магазин Ватануки. Ватануки, казалось, был удивлён видеть меня, и спросил, почему я напрасно трачу свой День рождения на его компанию. По-моему, я ему даже не ответил. Я просто отдал ему торт. Я не хотел есть его, потому что к тому моменту мне уже стало нелегко есть мамину еду. Я слишком привык к стряпне Ватануки, так как приходил к нему почти каждый день и делал уроки, пока он готовил для меня. Наверное, сто лет практики дали ему большую фору по сравнению с мамой в том, что касается приготовления еды.
Я никогда не говорил, что иногда мне казалось, будто я помню его блюда. Даже если он готовил мне что-то, чего я ещё никогда не пробовал. Всё было знакомо, также, как был знаком сам магазин. По крайней мере, настолько же, насколько мне был знаком собственный дом в храме, который охраняли талисманы, когда-то сделанные Ватануки.
- Я забыл, сколько тебе лет, Шизука-кун?
- Семнадцать.
Он приподнял брови, и на его лице появилась усмешка, которую я тогда уже успел возненавидеть. Что-то в этой усмешке было фальшивым и ложным, и я понятия не имел, почему меня так раздражает мысль, что он может мне солгать. Почему бессмертный, могущественный волшебник должен быть всегда искренним с каким-то мальчишкой, донимающим его своими постоянными визитами без приглашения?
- Теперь мы с тобой одного возраста, - сказал он.
От меня не ускользнуло, что он казался ужасно молодым. Я всегда предполагал, что это было связанно с тем, что он волшебник. Но услышать от него самого его возраст заставило меня задуматься. Определённо, за его жизнью и за ролью моей семьи в ней стояло что-то большое и сложное. Это был первый раз, когда я всерьёз задумался об этом. Я почувствовал острую потребность знать, в то же время отчанное желание не узнавать.
- Значит, ты живёшь здесь с тех пор, как тебе было семнадцать лет?
- Мммм.
- Почему?
Я никогда до этого не задавал этот вопрос. И тут же пожалел, что задал его. Ибо во мне появилось горькое, ноющее чувство, что я уже знаю ответ. И другое, такое же выводящее из себя чувство, что спрашивать такие вещи для меня не свойственно.
- Я жду кое-кого, - тихо ответил он. Больше он не стал ничего объяснять, не в этот вечер, хотя он объяснил мне позже. В тот вечер, он просто сидел на крыльце и курил. И в этот раз во всём этом было что-то волнующее. В тот вечер его поведение по отношению ко мне изменилось. До того момента все его странности можно было свалить на чародейскую эксцентричность. Но не было объяснения тому, как он смотрел на меня в тот вечер, как в его позе появилось что-то новое.
Только вернувшись ночью домой, я наконец-то понял, сколько в этом было чувственности. Всё это было настолько далеко от моего обычного общения с Ватануки, что мне потребовалось много времени, пока я додумался до того, что это было. Но это не напугало меня так, как должно было бы. Честно говоря, я вообще не был напуган. Я скорее развеселился. Пока не начал думать о том, почему моя бабушка считала, что Ватануки встал между её родителями.
Всё начало складываться в целую, понятную картину – раньше, чем я был к этому готов. Я знал, что мой прадед приходил в магазин каждый день, в течение многих лет, в течение всего детства моей бабушки. Что бы ни вызвало ее ненависть, по той же самой причине он перестал туда приходить. Но что-то внутри меня говорило, что это было решением Ватануки. Он сказал моему прадеду больше не возвращаться. Я не знаю, что она увидела. Это могло было быть что-то банальное, вроде привычки Ватануки оголять одну ногу и опускать веки, как он начал делать в моём присутствии. А может быть тем, что она увидела, была усталость, которую начал испытывать её отец от своей двойной жизни. Может быть, как только Ватануки понял это, он поступил самоотверженно и отпустил другого мужчину жить своей жизнью со своей семьёй, оставив себя на менее чем вежливое попечение моей бабушки. Я слышал, что она заставила моего отца ходить за покупками для Ватануки с тех пор, как ему исполнилось тринадцать, и сама больше не возвращалась.
Мой прадед, должно быть, разрывался на части... А Ватануки был один до тех пор, пока одна ссора не привела меня к нему в пятилетнем возрасте.
Ребёнком я никогда по-настоящему не плакал. Но я плакал до глубокой ночи в день моего семнадцатилетия.



Мне было двадцать, когда я окончательно осознал, что моя жизнь не принадлежит одному мне.
Я выбрал колледж, который находился в четырёх часах езды на машине, так что в течение двух лет я приезжал домой только по праздникам. Я знал, что мать снова стала ходить в магазин, всё ещё движимая чем-то, что она обрела в общении с моей прабабушкой столько лет назад. Но каждый раз, когда я возвращался, Ватануки вёл себя всё более дистанцированно и, казалось, всё меньше радовался видеть меня.
Он готовился к тому дню, когда я перестану возвращаться.
Но, каким-то непонятным образом, моё изучение экономики уступило место интенсивному порыву получить образование на поприще истории и фольклора. Мне никогда не приходилось использовать свой дар, но знание, что я могу изгонять злых духов, стало моим связующим звеном с миром, скрытым от большинства людей. Я пришёл к убеждению, что было бы расточительством игнорировать это и жить обыкновенной жизнью.
Я вернулся в город и закончил учёбу там. Через какое-то время я занял пост доцента. Я давно знал, что мой прадед был преподователем, но я не знал – пока не получил этот пост и не поговорил с заведующим кафедрой – что следую прямо по его стопам. Хотя, может быть, я знал это уже до того, как мне сказали. Могла быть лишь одна причина, по которой эта карьера казалась мне такой знакомой и такой правильной. Причина, с которой я тогда ещё не мог окончательно смириться.
Прошло ещё несколько лет, прежде чем я наконец смог принять то, кем я являюсь. Профессор по фольклору, живущий достаточно близко от магазина, чтобы приходить туда каждый день. В конце концов узнавший правду о загадочном маге, которого все звали „Ватануки“. Я начал спать в той самой постели, если за разговорами и выпивкой становилось слишком поздно, и это было то время, когда он наконец перестал следить за своими словами, и я узнал о тех событиях, которые произошли, когда он и мой прадед были подростками. Я узнал правду о женщине, которую он ждал. Я узнал, кто такие Моконы и где они теперь. Я узнал обо всём, вот только все его истории вызывали у меня смутное чувство, что я уже когда-то слышал их, и поэтому, может быть, я и не узнавал ничего нового. Может быть, для меня они были всего лишь напоминанием. Интересно, знал ли он уже об этом к тому моменту.



Мне сейчас двадцать девять.
Он уже несколько недель рассказывает мне о бабочке в своих снах. Я питаю глубокую веру в его магические способности. Чем больше тщетных попыток он предпринимает поймать эту бабочку, тем сильнее мне становится не по себе.
Только что он сказал мне, что поймал её.

Он просит виски. Как по мне, звучит заманчиво.
Как только я нахожусь на достаточном расстоянии, я вытаскиваю из кармана яйцо и испытываю жгучее желание использовать его. Я привык носить его с собой, как будто оно мой талисман. Оно – моя связь с прошлым, прошлым, которое я никогда не проживал, но которое я вижу, когда закрываю глаза. Ватануки даже не знает о существовании яйца, так что может быть только одно объяснение тому, почему мне известно его предназначение. Это знание будто всегда было со мной. Я не помню никаких записей насчёт него.
Я хочу использовать его. Вместо этого, я снова его прячу. Мне нужно подумать. Я бросаю взгляд через плечо и смотрю на Ватануки, и он теперь уже выглядит моложе меня. Он выглядит также, как в тот день, когда мы познакомились. Небрежно лежащий на веранде, с трубкой, которую она дала ему, окружённый дымом, какой-то странно элегантный. Застывший. Скульптура изо льда, которая никогда не изменится... Может быть, он просто больше не в состоянии измениться.
Я бы никогда не подумал, что смогу сломать табу. Но я делаю это прямо сейчас и не могу остановиться.
Я поворачиваюсь к нему и смотрю на него сверху вниз, а он смотрит на меня снизу и, кажется, боится меня.
- В чём дело, Домеки?
- Раньше ты называл меня „Шизука“.
- Тогда ты был ребёнком.
Он поменял моё имя не поэтому. Ему больше ста лет, он может называть меня, как ему вздумается. Просто это имя быстрее приходит ему на ум, когда он смотрит на меня.
- Ты никогда не сожалел об этом? - мне будто снова пять лет. Я могу лишь прошептать вопрос.
В его лице что-то ломается, и ему приходится отвернуться, чтобы спрятать то, что я натворил.
- Конечно, сожалел, - бормочет он.
Он сказал это очень тихо. Я мог бы притвориться, что не услышал. Но прошло уже сто лет, и он устал. Он говорит со мной искреннее, чем когда-либо говорил с моим прадедом, но только потому, что где-то в глубине души он знает то, что мы оба не произносим вслух. Знает, кто я. Второй шанс.
- И ты только сейчас об этом говоришь?
Он не может смотреть на меня.
- Я начал сожалеть слишком поздно, чтобы это ещё имело какое-то значение. У него уже было двое детей, когда у меня открылись глаза.
- И поэтому ты прогнал его?
- У него была семья. Его дочь... она была предлогом, в котором я нуждался.
- А теперь?
- Что „теперь“?
- Ты продолжаешь ждать ту женщину, хотя и он, и его дочь уже мертвы, и в ожидании нет никакого смысла.
Он наконец поворачивается ко мне, и я шокирован от того, что вижу в его глазах слёзы, блестящие на стёклах его очков.
- Я стар, Домеки, - коротко говорит он и снова отворачивается.
Он не покидал магазин в течение ста лет. Мир изменился в бесчисленных аспектах, и он бы даже не знал об этом, если бы я не держал его в курсе событий. Ожидание её – это единственное, что у него осталось, единственное, что ещё имеет значение, единственное, что не изменилось... Только это неправда. Есть ещё одна вещь. Одна вещь, которая не изменилась и никогда не изменится.
- Ты боишься.
Я заставил его вздрогнуть.
- Да.
- Почему?
Это был вопрос, который я вообще-то решил никогда не задавать. Ответ на него будет болезненным, я всегда это знал... Нет, это был не я, кто знал об этом вначале.
- Что есть для меня там, снаружи? - мягко спрашивает он, - путешествия по дальним странам, может, интересуют Шаорана, но у него есть спутники. Я - не полностью он, и я уж точно не заинтересован в путешествиях в одиночку.
- В одиночку?
Он бросает на меня взгляд.
- Ты хороший мальчик, Шизука, но...
- Не называй меня так.
Он продолжает смотреть на небо. Его маска разбита слишком сильно для того, чтобы можно было ее восстановить, так что он просто отказывается смотреть на меня.
- Ты – не он.
- Нет, я – он.
- Докажи.
- Я знаю твоё имя.
- Я никогда не говорил... Шаоран сказал его, так?
- Пойдём со мной.
Я не хотел этого говорить. Во мне существует часть, которая не более, чем воспоминание, и которая никогда бы такого не сказала; и есть другая часть, которая всего лишь я сам и которая видела достаточно, чтобы знать, как срочно нужны были эти слова. Я беру его руку и поднимаю его на ноги, и от шока он двигается неожиданно неуклюже. Я ловлю его за плечи, и его лицо так красиво, что при его виде может разбиться сердце, не правда ли? Неужели я смотрел на него двадцать четыре года и не видел этого?
- Ты теперь можешь покинуть магазин, и я буду с тобой. Ты знаешь это. Я всегда был. И всегда буду.
- Да куда же мы можем пойти?
- Сначала, мы найдём твоё второе „я“. Давай найдём Шаорана и скажем ему, что он может идти домой. Для него прошло всего пятнадцать лет. Он всё ещё может вернуться к ней.
- Всё это впустую потраченное время...
- Это не имеет значения, - я наклоняюсь вперёд, пока не чувствую, как мой нос и мои губы скользят по его шее, заставляя его содрогнуться. Я так близко приближаюсь губами к его уху, что мог бы поцеловать его идеально сформированную мочку, но вместо этого я шепчу:
- Пойдём со мной, Цубаса.
Его колени подгинаются, но я не дам ему упасть.
- Шизука...
Моё имя звучит по-новому, когда он произносит его так.
- Пойдём со мной.
- Да. Да, в этот раз я пойду.
Мы знаем, что когда мы минуем ворота, магазин исчезнет, и я знаю, что это зрелище разорвёт его сердце на куски. Поэтому я бросаю ненужное яйцо во двор через плечо, и слежу за тем, чтобы мы оба не оглядывались назад.

@темы: Watanuki, xxxHolic, Doumeki, Doumeki\Watanuki

---

Реклама

[Clamp-census]

Открылось сообщество по переписи населения Кламп. Давайте узнаем, кто мы и сколько нас.

Согласовано с администрацией

@темы: Реклама

---

Баловство тТ

[Boku wa Sakana]

Название: ...
Автор: La Trapera
Бета: если кто возьмётся-автор умрёт от счастья.
Фендом: Tsubasa Chronicle.
Жанр: романтика.
Состояние: закончен.
Пейринг: Курогане/Фай в условности.
Рейтинг: PG…
Дисклаймер: Не моё ни разу.
Размещение: Ссылку-мне,спасибо-вам.
От автора: Текст ради текста,текст ради развлечения.Автор смутно подозревает здесь херню,но прятаться от комочков туалетной бумаги-не его стиль.

Ужаснах

«Ты так давно спишь,
Слишком давно для твари».
© А мы не ангелы,парень

Казалось, этот сон продолжался уже целую вечность и не было ничего кроме его липких объятий. Наполненный горьковатыми воспоминаниями, мутными, с нечёткими краями — словно глядишь в заляпанное зеркало и видишь лишь контуры. Сколько он спал? Сутки, двое? Может, больше? Или меньше?
В этом сне не было времени.
Лишь изредка, когда чьи-то упоительно холодные пальцы касались пылающего лба, он ненадолго приходил в себя, вырываясь из сна, ухватившись за эти руки. Не открывая глаз и не узнавая человека, склонившегося над ним — так низко, что ровное дыхание щекотало кожу. Руки были сильными, явно мужскими — у его матери не было таких рук, могли ли быть это руки отца — он не знал. Он не помнил, если ли у него вообще родители. Лихорадочный сон пожирал не только ощущения, но и память. Горячечный, обессиливающий, сон, не приносивший облегчения.
Он смутно помнил, что, притянутый к кровати его дрожащими руками, человек садился на его постель и неспешно перебирал ледяными пальцами его повлажневшие волосы. Не было лица или воспоминания, было лишь одно сплошное ощущение — отступающей липкой истомы и накатывающего волнами облегчения. И он засыпал — самым обычным, спокойным сном, чтобы через какое-то время вновь провалиться в тот же кошмар.
Пока эти руки не возвращались.
Сколько это продолжалось?...
***
Едва слышно скрипнула аккуратно закрываемая дверь и Курогане, больше не заглушая шаги, пересёк коридор и вошёл на кухню. Едва завидев устало потирающего глаза ниндзя, со своего места за столом тот час же вскочил Шаоран, отчаянно силясь держать глаза открытыми. Менее стойкая принцесса уже второй час спала, уронив голову на скрещённые на столе руки.
-Как он, Курогане-сан?
Ниндзя лишь неопределённо мотнул головой и опустился на стул рядом, стукнувшись лбом о деревянную столешницу. Широко зевнув, пробормотал невразумительно:
-Без изменений.
-Вот как...-Шаоран расстроенно опустился на своё место и вернулся к сосредоточенному разглядыванию противоположенной стены. Единственное занятие за последние часы, мало спасающее от ненужных мыслей — стена в жутких в цветочек обоях была изучена до последнего тошнотворно-розового лепесточка. - Мы точно ничего не можем сделать?
-Не задавай глупых вопросов, пацан, - недовольно буркнул Курогане, прикрывая усталые глаза. Сколько они уже не спали нормально? Два дня? Три? Кажется, всё же больше... Для Курогане дни отмерялись новыми приступами, для Шаорана и принцессы — степенью освещённости кухни, из которой они практически не выбирались. Спали прямо тут, когда сил не оставалось совсем, уронив голову на стол, как Сакура сейчас.
И Шаоран знал, что задаёт глупый вопрос, но не задать его тоже не мог. Такая наивная надежда, что в этот раз ответ окажется другим.
Очередной мир, очередные поиски очередного пера. Что-то пошло не так с самого начала, но заметил это только маг — но как всегда промолчал, за что теперь и расплачивается на пару с Моконой, вот уже третий день толком не приходя в сознание.
Это не была болезнь, это было нечто иное. Фая и Мокону третий день сжигала лихорадка, выпивала капля за каплей — они уже походили больше на тени. Совершенно бледный маг, горящий, обессиленно раскинувшийся на кровати и попеременно то просто стонущий, то зовущий родителей — вот то, что созерцал каждый день Курогане. Но почему-то когда ниндзя прикасался к магу, тот успокаивался — жар не спадал, но сам Фай замирал на постели и несмело тянулся вслед за прикосновением, слепо тыкаясь пылающим лицом в ладони Курогане.
Ниндзя думал, что всему виной их связь. Связь вампира и его «еды».
Он не решался «кормить» Фая, не зная, к каким последствиям может привести это сейчас, но выход из ситуации стоило найти как можно быстрее. Врятли Фай продержится так долго.
-Курогане-сан? - испуганный и обеспокоенный одновременно голос принцессы, словно ведро холодной воды вылили на голову ниндзя. Он даже не понял, когда успел вскочить с места, обнаружил себя уже стоящим и прожигающим стену ненавидящим взглядом. - Что с вами?
-Ничего, - с трудом разжались судорожно стиснутые зубы. - Идите спать, в постель. Я разбужу, когда вы потребуетесь.
Обменявшись странными взглядами, Шаоран и Сакура, не споря, выскользнули из кухни, тихонько пожелав приятной ночи ниндзя.
-Приятной, как же...- оказавшись один, Курогане обессиленно опустился на место и бессмысленным взглядом уставился в потолок.
Думай. Думай, чёрт тебя возьми!
-Что нам известно? Маг и Мокона «болеют»... Почему только они, почему пацан, принцесса и я в порядке,а они-нет?.. Магия? - Курогане, сосредоточенно хмурясь, подорвался с места, не в силах сидеть, и закружил по небольшой кухне. - В этом мире нет магии. В этом мире даже богам не поклоняются, просто не веря, что что-то подобное может существовать. Неужели в этом — причина?
«Вроде сходится, но...»
-...что нам теперь делать? - с раздражённым рычанием пнул стул и тот с грохотом опрокинулся. Торопливо наклонившись, Курогане поднял его и прислушался. Вроде бы тихо. Он обессиленно привалился к стене, накрывая ладонью горящие глаза.
Выводы были не новы, это самое простое, до чего они с Шаораном дошли ещё в первый вечер. Но дальше они не продвинулись, злополучный вопрос «что делать?» не желал решаться. Им нужен был совет, но спросить было не у кого — ни связаться с Ведьмой Измерений, ни потребовать ответа с Фая. В этом мире не было даже священников, которые могли бы внести хоть какое-то прояснение в ситуацию.
Полностью отгороженный от магии мир.
Курогане со стоном сполз по стене на пол.
***
Это было странное чувство — когда человек отходил и пропадали удерживающие на поверхности руки, словно десятки маленьких щупалец вцеплялись в него и утаскивали на дно. Это действительно было похоже на дно водоёма. Качающиеся синие воды, обманчиво спокойные, но болезненно давящие на грудь и не дающие вздохнуть. А сам он — лежит на песке, глядя вверх, а вокруг плотными стенами смыкается прозрачная сфера, не позволяя ему выбраться наружу. Но у него и нет на это сил, даже для того, чтобы просто пошевелиться, приходится прикладывать огромные усилия. Грудь опаляет огнём, остро выжигает лёгкие — секунда за секундой отдаётся в ушах биением собственного сердца, и глоток за глотком заканчивается воздух. Когда кончится воздух — он умрёт, он знает об этом.
И ему не спастись, хотя он видит — прямо над ним в медленно сжимающейся сфере две небольшие трещины. Если ударить по ним — сфера лопнет, выпуская его наружу. Но у него не хватает сил и глаза медленно закрываются, охваченные тем же пламенем, что сейчас сжигает его изнутри.
Но когда смыкаются веки и вода начинает заполнять его, пробираясь через нос и рот в бессознательное тело, что-то холодное легко касается его лица и возвращается способность дышать. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть воздуха.
Рот опаляет невыносимой жаждой и он начинает хрипеть, судорожно заглатывая воду и задыхаясь в ней. Но жажда не пропадает.
Под веками, искажаясь под толщей воды, плывёт чьё-то лицо — а глаза его не могут оторваться от едва заметных трещин в прозрачной сфере. Он только сейчас понимает — трещины затягиваются.
Почему-то кажется, что скоро станет поздно.
Для чего?...
***
Курогане аккуратно отводит намокшие слипшиеся светлые пряди со лба Фая, ладонью вытирая выступивший на висках пот. По сравнению с температурой кожи мага, его руки кажутся просто ледяными и почти обжигаются о ненормально горячие щёки Флоурайта.
Странно видеть мага настолько слабым. Настолько неприкрыто слабым — так будет точнее. Он никогда не отличался особой силой, во всех смыслах, но виртуозно прятал это под своими неизменными масками. Видеть его таким настоящим — страшно.
Курогане смачивает платок в миске с холодной водой и обтирает белое лицо Фая, когда тот вдруг резко открывает мутные, но удивительно осмысленные глаза. Сперва Курогане даже пугается столь безумного взгляда и отшатывается, но заметив, как едва шевелятся потрескавшиеся губы, торопливо склоняется обратно, силясь услышать.
-Бей...Сейчас...Иначе-поздно...Бей...
-Куда «бить»?Объясни толком, идиот! - ниндзя обхватывает Фая за плечи, приподнимая на кровати и пристально вглядывается в его лицо.
-Бей...по нам...
-Как по вам?
Курогане легко встряхивает его за плечи и Фай закатывает глаза, начиная хрипеть.
-Эй, не вздумай слова отключатся, придурок!Мы не вытащим вас двоих!
В полуприкрытых глазах Фая танцуют жёлтые отблики, медленно кружась и меняя цвет с лазурно-голубого, вытягивая зрачок. Маг что-то пытается прохрипеть, но Курогане понимает его ещё раньше. Схватив с тумбочки приготовленный ещё в первый вечер короткий кинжал, торопливо вспарывает себе запястье и подносит его к дрожащим губам Фая. Маг, жадно втянув воздух, припадает к окровавленному запястью, закатывая горящие глаза с кошачьим вертикальным зрачком. Он пьёт долго и жадно, постепенно всё более оживая — у него по-прежнему не получилось бы встать, но выражение лица уже не настолько отстранённое.
-Шаоран, Сакура, проснитесь! - от собственного вопля у Курогане звенит в ушах, но не обращает на это внимание, не сводя глаз с присосавшегося к его запястью вампира.
Грохот, топот ног, снова грохот — ударяется о стену чуть ли не пинком открытая дверь и в комнату, тревожно округлив глаза, вваливаются растрёпанные дети.
-Мокону, быстро, - коротко командует Курогане, чувствуя слабость от потери крови. Сакура реагирует быстрее и метнувшись назад через пару секунд возвращается с бессознательной Моконой на руках, бережно прижимая её к себе.
-Сейчас, - оторвавшись наконец от запястья Курогане, хрипит Фай. И внезапно, собрав все силы, резко подаётся вперёд, впиваясь не менее голодным поцелуем в губы опешившего Курогане. Ниндзя не успевает среагировать, когда чувствует, как по телу жаркой волной прокатывается магия и на мгновение перед глазами мелькает лазурь — грудь сдавливает, словно его мгновенно затащили на дно. Это длится слишком мало, чтобы он успел задохнуться от неожиданности и нехватки воздуха — Фай отстраняется и выдыхает лихорадочно ему в губы — Бей.
И Курогане «бьёт», направляемый Фаем — вся магия, мгновение назад бурлящая в его крови, устремляется наружу, прорываясь сквозь поры. Если бы не его выдержка, ниндзя бы закричал — кожу опалило сумасшедшим жаром...
А спустя мгновение всё вокруг померкло.
***
-Я тебя убью.
Сидящий у изголовья Фай оборачивается к нему с широченной улыбкой и произносит нараспев:
-Куро-пуу, ты только очнулся, а уже угрожаешь? А где же твоё «я так за тебя переживал, какой счастье,что ты жив»?
Зарычав, ниндзя пытается подняться, но сил хватает только на то, чтобы дёрнуться и обессиленно упасть обратно в подушки. Вперив в ухмыляющегося мага взбешённый взгляд, Курогане произносит с угрозой:
-Если ты мне сейчас всё не объяснишь, я найду способ тебя убить, будь уверен.
-Какой ты зло-о-ой ~... Ладно-ладно, я понял, - обеспокоенно косится на мрачнеющего на глазах ниндзя и начинает со вздохом. - Существует легенда, что когда-то давно, многие сотни лет назад, один очень могущественный колдун, будучи преданным своим кланом, наложил довольно серьёзное проклятие, полностью отсекающее его мир от магии. Он хотел наказать тех, кто предал его, веря, что без его магии они долго не протянут, но просчитался. Проклятие подействовало не так, как он рассчитывал. Вместо того, чтобы закрыть вход для любого, обладающего даром, оно высосало магию самого мира - и его жителей, попутно уничтожив носителей. Так родился мир Трэп. Со временем стёрлись все упоминания о той истории и магия стала для жителей этого мира дичайшей выдумкой. Но проклятие никуда не делось, подпитываемое отнятой магией, оно продолжало жить. Пока в этом мире не появились мы. Представь себе мир, который, словно прозрачная сфера, окружает проклятие — и своим появлением мы с Моконой создали помехи, некие трещины в сфере. Вытягивая магию из нас самих, трещины затягивались. Когда проклятие высосало бы из нас всю магию — сфера бы восстановилась, а мы -погибли.
Замолчав, Фай выжидательно уставился на медленно усваивающего новости Курогане. Откашлявшись, ниндя задал первый из волнующих его вопросов:
-Почему только вы с белой булкой? Шаоран пользуется магией.
-Изначальное магическое ядро, - откинувшись на спинку стула, отстранённо проговорил Фай — он пользуется, но он не родился с этим. Это навык, умение, приобретённое. Мокона создана магией и её основой является магия. Я же родился таким, этого не вырвать из меня при всём желании.
-Тогда как...?
-Кровь вампира. Его и твоя. Именно это помогло мне продержаться так долго и приходить время от времени в сознание. Ты напоил меня своей кровью наравне с кровью вампира — и это создало между нами связь. Что и помогло мне в итоге использовать тебя как передатчик и ударить остатками своих сил. Сам бы я не смог, проклятие убивало носителя по мере высасывания его магии. Ты же — просто человек.
-Ясно, - Курогане сполз пониже, прислушиваясь к себе. Болело всё тело, каждая мышца, но в принципе, ничего страшного. Немного отдыха — и всё пройдёт. Зевнув, ниндзя прикрыл глаза.
-Кстати, что с пером? - услышав в ответ лишь подозрительную тишину, открыл глаза, уставившись на заёрзавшего на месте мага. - Так что с пером?
-Куро-рин, ты не злись только, хорошо?...В этом мире не было пера, - Фай осёкся, глянув в лицо с трудом приподнявшегося Курогане.
-Убью.
Пискнув, Фай взвился с места, уворачиваясь от протянутых к нему рук с судорожно сведёнными от желания сжать его шею пальцами, и вылетел из комнаты, лопатками чувствуя взбешённый взгляд Курогане.

@темы: Fay, Sakura, Kurogane, Tsubasa:RC, Syaoran, White Mokona, Kurogane\Fay, PG

---

[Lazurit]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[chastity_first]

Название: День OOC
Автор: Male-Male
Фэндом: Tsubasa: RC
Рэйтинг, жанр: да чего уж там... стеб; PG только за неприличные слова
Дисклеймер: дисклеймер
Предупреждение: частичный полный OOC

Надписи на обложках книг гласили: "Возлюби ближнего своего", "Справочник начинающего хиппи" и "Как совладать с жаждой убийства".
-Мир вам, братья и сестры, - с легким оттенком недоверия произнес Курогане. Потом поправил повязку на лбу, одернул разноцветную футболку и, открыв "Как справиться с жаждой убийства", начал читать там, где остановился в прошлый раз:
"Хотя в шестой заповеди и говорится "не убий", на самом деле ее смысл куда более глубок, и понимать его следует как "Не кидайся рядом с ближним своим острыми предметами, надеясь, что один из них "случайно" в него попадет. Не роняй на ближнего своего что-либо тяжелое и не делай потом вид, будто ты сделал это нечаянно. Не шли ближнему своему письма с угрозами, дабы довести его до самоубийства. И самое главное: не бегай за ближним своим с катаной наперевес, даже если очень хочется и ты «только чуть-чуть» и «даже если кусочек отрежешь, то все равно ничего не заметят». И, наконец, помни, что фраза "я жестко убил всех этих людей, чтобы защитить принцессу" - не оправдание. А теперь подошло время расслабляющей медитации…»
Курогане уселся на пол, скрестив ноги, и закрыв глаза, попытался умиротворенно улыбнуться. Пока получалось не очень, но он старался. Просто довольно громкое бормотание мага, сидевшего в углу, немного отвлекало.
-У меня темное и мрачное прошлое, в моем бассейне спит маньяк-убийца, я знаю все о клонах, но не могу рассказать, у меня секутся волосы и я боюсь близких отношений! Да у меня куча проблем! Я очень-очень несчастен, пожалейте меня кто-нибудь!
Флоурайт обернулся и многозначительно посмотрел на воина. Курогане открыл один глаз и, немного подумав, поднял два пальца и с выражением, как было написано в «Справочнике начинающего хиппи», произнес:
-Пис!
Фай не оценил. Он насупился и продолжил свое бормотание:
-Почему никто не проявляет ко мне сострадания? Вы что, думаете, я буду тихо сидеть в углу и улыбаться, а потом попытаюсь покончить с собой? А вот хрен вам! Не дождетесь - я буду жить и рассказывать вам обо всех своих проблемах, поняли? - он вскочил и, подбежав к Шаорану, проорал ему в ухо:
-Вы меня поняли?!
-Фай-сан, успокойтесь, - отмахнулся от него археолог, - у нас тут проблемы посерьезнее ваших: нужно придумать, где достать много бухла, чтобы можно было устроить вечеринку, привести телочек и пощупать их...
-Сиськи! - с горящими глазами закончил Шаоран-клон, делая пальцами щупательные движения, - много больших мягких си-исек… А если удача будет на нашей стороне, то они нам дадут, и у нас будет секс!
Шаораны захихикали, повторяя:
-У нас будет секс, у нас будет секс…
Курогане отвернулся от археологов и волшебника и попытался услышать язык Непознанного и ощутить спокойствие Абсолюта, но вместо этого услышал нечто другое.
-Все мужики – сволочи, - подытожила Сакура, обложившаяся модными журналами. Так, что тут у нас… что бы выбрать… - она нахмурилась, высунув язык от усердия:
-Надо что-то выбрать… я ведь женщина… мне должны нравиться клевые шмотки… ах, ладно! – она закрыла глаза и наугад ткнула пальцем:
-Да, вот на эту юбку мы и потратим все наши деньги! Эй, мальчики, пора по магазинам! Я тут присмотрела себе классную юбочку, а к ней маечку и еще сапожки. А вот тут есть неплохие бусики…
Курогане мужественно поборол в себе желание заткнуть уши руками. Или заткнуть Сакуру Шаоранами. Или заткнуть Сакуру одним Шаораном, а по-прежнему вещающего о своих проблемах мага – другим.
Мимо по земле проплыла Мокона, втянувшая щеки, или что там у нее, так, чтобы напоминать рыбу и прижавшая уши к телу, словно плавники.
-Мокона не Мокона, Мокона рыбка, Мокона не Мокона, Мокона рыбка, Мокона не Мокона, Мокона…
-ХВАТИТ!!!!!!!!! – потеряв терпение, концентрацию и пульс дыхания Времени, заорал воин, - Я больше так не могу!!! Кто вообще придумал этот дурацкий день ООС?!! Где официально заверенный документ? А если его нет – то я отменяю этот долбаный день, и если бы даже документ и был – то плевать я на него хотел! Все!
Он демонстративно плюнул на книги и, развернувшись, направился за катаной, намереваясь потренироваться и, может быть, немного погоняться за ближним своим.
-А разве мы не должны попросить у Юко-сан, чтобы она отменила этот день? – неуверенно спросила Сакура, уже, впрочем, отодвинувшаяся подальше от журналов моды.

-Ну наконец-то! – воскликнула Ведьма Измерений, отбрасывая пылесос, - а то я уже устала быть трезвенницей-домохозяйкой! ВАТАНУКИ!!!!!!!!

-Ну так вот, я ему и говорю – нет, это все совсем не так, как ты думаешь, а он мне: я наверное лучше тебя знаю, а я ему: ну и говори тогда, что ты там знаешь, а он мне: давай тогда поговорим об этом, а я: да говори сколько хочешь, потому что я все равно тебя переговорю…
Ватануки зажал рот весело щебечущего Доумеки, вытащил другую руку из штанов, убрал пиво, выключил футбол и огорченно пробормотал:
-А ведь я уже почти начал привыкать…

@темы: Watanuki, Fay, Sakura, Kurogane, Yuko, Tsubasa:RC, Syaoran, Doumeki, White Mokona, PG

---

Фанфик: «Эвридика»

[medb.]

Название: Эвридика
Автор: medb
Фэндом: Tsubasa RC
Персонажи: Курогане, Фай
Жанр: джен, action, сюрр
Рейтинг: PG
Саммари: «Долго оставаться на одном месте смысла не имело, поэтому Курогане уверенно повернул направо – не принципиально было, в какую именно сторону идти, главное идти. Искать. Пробовать, ошибаться и находить снова».
Дисклэймер: Персонажи принадлежат не мне.
Посвящение: для gero_likia
Количество слов: 11 282

читать

Те, кому я
Отдаю так много, всего мне больше
Мук причиняют.
Сапфо

Крылатые скалы болезненно вытянулись к самому небу, словно хотели сорваться с места и улететь, но собственный вес неумолимо давил их к земле. Звезд совершенно не было видно из-за туч, и далекие огни города терялись в темноте призрачными холодными блестками. Серый в ночном сумраке песок едва слышно скрипел под ногами, и сильный ветер заметал следы почти мгновенно. Косые бледные тени тянулись в разные стороны – но, впрочем, это наверняка был просто обман зрения.
Курогане плотнее запахнул плащ, туго затянув завязки на плече, поправил ножны и уверенно шагнул в зев пещеры, запретив себе оглядываться. Факела у него не было, но испещренные незнакомыми символами стены словно светились сами по себе, бледно и неровно. Никаких звуков не раздавалось вокруг, кроме приглушенного перестука его собственных шагов. Курогане был совершенно один, но нервы оставались напряженными до предела, и он сам не заметил, когда успел привычно стиснуть рукоять меча.
Совершенно одинаковые коридоры переходили один в другой и тянулись вперед; прошло, наверное, минут десять – а может, и все сорок – прежде чем он услышал негромкое журчание воды. Через два поворота коридор вывел в огромную пещеру, под сводами которой раскинулось озеро. Вода мерцала и слабо фосфоресцировала, отчего была больше похожа на жидкий лунный свет. Отражения вздымавшихся из нее обломков скалы дрожали и рябили. К журчанию прибавилось эхо равномерной капели.
Курогане подошел к самой кромке воды и вгляделся в нее, пытаясь рассмотреть дно, потом сделал шаг.
Ноги ожгло холодом до колен. Он вздрогнул, но уже в следующее мгновение решительно двинулся вперед, посылая во все стороны крупные брызги. Другой берег подземного озера терялся где-то в темноте, уровень воды постепенно поднимался, пока не дошел ему до пояса, после чего дно перестало идти под уклон. Однако воин все равно осторожно выверял каждый шаг – совсем не хотелось провалиться в какой-нибудь разлом.
К холоду он привык довольно быстро, хотя приятными ощущения назвать было нельзя. Полы плаща намокли и потяжелели, меч пришлось отцепить от пояса и нести на плече. Мерно срывались откуда-то с потолка капли, плескалась потревоженная его движением гладь воды. Но эти звуки не нарушали царившей в пещере сонной тишины, а, напротив, только подчеркивали ее.
Стены в какой-то момент начали резко сужаться, сдавливать озеро в своих каменных тисках, грозно нависая сверху черными обломками, похожими на клыки какого-то гигантского чудовища. Курогане брел вперед, упрямо стиснув зубы. Монотонная непрерывная капель против воли вгоняла в подобие транса – возможно, именно поэтому он не сразу сообразил, что вокруг его тела четко обозначилось довольно сильное течение, и озеро постепенно превратилось в неширокую подземную реку. Свет от воды стал слабее, но глаза воина уже достаточно привыкли к темноте, чтобы свободно ориентироваться вокруг. Заметив, что справа скала чуть отступила от воды, обозначив узкую полоску берега, Курогане выбрался из реки и двинулся дальше посуху – если склизкий камень можно было назвать так – на всякий случай придерживаясь рукой за стену. В ботинках мерзко хлюпало, но это были мелочи, не достойные лишнего упоминания.
Очень скоро он понял, что вовремя выбрался из воды: там начались подозрительные всплески, и пару раз у поверхности мелькнуло что-то серебристое. Конечно, вполне возможно, что это всего лишь слепые подземные рыбы – но вряд ли в таком месте можно быть уверенным на сто процентов.
Воздух был спертым, с весьма заметным запахом мокрой плесени. Курогане старался идти размеренно, однако все равно поймал себя на том, что умудрился сбить дыхание. Вдобавок из-за мокрой одежды становилось все холоднее: такими темпами скоро его начнет бить озноб.
Он прошел еще примерно сотню метров, и стены внезапно широко раздвинулись – коридор русла вывел в просторную пещеру, освещенную зеленоватым сиянием каких-то мелких кристаллов на стенах. Река впадала в другую, более широкую и бурную, которая несла свои серебристые воды куда-то в темноту.
А на другом берегу в черной скале виднелись огромные двустворчатые ворота, по бокам которых стражами возлежали каменные псы, каждый размером с теленка.
Курогане отжал плащ, внимательно огляделся по сторонам. Вода бурлила и шумела, как в высокогорной реке, грязно-серые клочья пены летели во все стороны. Однако неподалеку, как раз на его берегу, виднелся паром. Или, по крайней мере, что-то отдаленно на него похожее.
Воин снова прицепил меч к поясу, проверил, хорошо ли выходит клинок из ножен, и двинулся к переправе.
Чем ближе он подходил, тем все менее надежным казался ему паром. Доски почернели и размокли, все днище облепили ракушки, канат, протянутый сквозь большое металлическое кольцо в центре палубы, был мокрым насквозь и растрепанным, как давно не расплетавшаяся коса. Вообще паром в целом был скорее похож на плохо сколоченный плот.
Паромщика Курогане заметил не сразу. Вернее, не сразу сообразил, что это именно паромщик, принял его за бесформенную кучу тряпья, зачем-то сваленную у борта парома.
Грязные рваные лохмотья, видимо, когда-то бывшие белыми, но теперь этот цвет только едва угадывался, и то при большом старании. Не менее грязные светлые волосы спутанными прядями падали на лицо, струились по сутулой спине и свисали в воду, подергиваясь в волнах, как водоросли.
Существо не двигалось и не дышало. Однако стоило Курогане протянуть руку, чтобы грубо тряхнуть его за плечо, как на него из-под спутанных волос воззрился ярко-желтый глаз.
- Господин желает переправиться?! – с изумленным восторгом осведомился неожиданно хриплый голос.
Воин скривился, но все же отрывисто бросил в ответ:
- Желаю, - и шагнул на палубу.
Паром тут же дрогнул и покачнулся, хотя за мгновение до этого казался незыблемым, словно находился на берегу, а не в воде.
Паромщик издал какой-то странный звук, подозрительно похожий на смешок, и невесть откуда взявшимся длинным кривым шестом оттолкнулся от дна, все так же сидя на краю и не пытаясь подняться на ноги.
Курогане стоял у другого борта, чтобы сохранить хоть какое-то подобие равновесия на этом жалком плоту. По его подсчетам, их должно было еще в первые секунды резко смыть течением и перевернуть, однако паромщик, похоже, обладал действительно необыкновенной физической силой, потому что двигались они быстро и по прямой. Только серые брызги пены яростно плескали на палубу.
Курогане не был уверен, сколько именно времени прошло, прежде чем они пересекли безумный поток. Мокрые штаны противно липли к ногам, он замерз окончательно и пришел к выводу, что ему просто необходимо как можно скорее размяться и согреться.
Сойдя на берег, он развернулся к паромщику и отрывисто бросил:
- Что я должен за переправу?
Существо покачнулось, обхватив себя за плечи руками, и снова издало смешок, теперь уже несомненный:
- Ты заплатишь потом.
На мгновение Курогане показалось, что из-под грязных косм блеснул другой глаз, ясно-голубой, но тут его внимание отвлек подозрительный шорох на берегу, а когда он снова повернулся к реке, поблизости уже не было ни парома, ни паромщика.
Воин коротко ругнулся сквозь зубы и досадливо нахмурился, но решил, что странностей на его пути еще будет достаточно, и направился к воротам.
Вблизи створки показались еще более величественными, они вздымались вверх, сколько хватало глаз, и терялись в темноте под потолком. Черный, совершенно гладкий камень, безо всякой резьбы, однако поверхность была матовой и ничего не отражала. А еще не было ни дверных ручек, ни даже молотка. Курогане на пробу налег на одну створку плечом, но та даже не шелохнулась. Что ж, попытаться стоило.
Теперь вопрос: наружу или внутрь? И как вообще можно открыть такую громадину?
Он замер в раздумье, и, наверное, только это его и спасло: тренированный слух снова уловил вне шума воды тот самый шорох, который привлек его внимание раньше, и Курогане успел вовремя обернуться, выхватывая меч из ножен.
Могучие черные псы, принятые им за статуи, медленно поднялись со своих лежбищ, отряхиваясь и разминая тяжелые лапы, а потом одновременно повернулись к нему. Они не лаяли, даже не рычали, только беззвучно скалили устрашающие зубы.
И у каждого было по две головы.
Курогане резко коротко выдохнул и атаковал первым.
Затхлый воздух подземелий явно начал действовать на сознание, потому что все немного плыло и мутилось, и сражение показалось смазанным, как картина тушью, на которую щедро плеснули водой. Он не понял, не запомнил, как ему удалось одолеть обеих тварей. В памяти остались только собственные удары, и грохот воды, и быстрый яростный танец на сером песке – словно он сражался с двумя тенями.
Однако, когда воин наконец смог выпрямиться, настороженно дыша, и огляделся по сторонам, вокруг была только груда черных каменных обломков. Что ж, вот и размялся-согрелся. Критично осмотрев клинок в поисках царапин и не обнаружив ни одной, он перевел задумчивый взгляд на ворота.
А потом шагнул вперед и, не давая себе подумать и засомневаться, размахнулся и с силой рассек ближайшую створку мечом.
Клинок вошел в камень, как в живую плоть, и рассек его наискось, примерно на уровне плеча Курогане. Тяжелый каменный блок покачнулся и медленно, с протяжным скрипом рухнул под ноги воину – тот еле успел отскочить назад.
За воротами было светло, как днем. Ровное белое сияние, возможно, чересчур сильное для человека, последние несколько часов проведшего под землей. Курогане помедлил на пороге, давая глазам привыкнуть, и наконец шагнул вперед.

*

Вокруг раскинулся летний лес. Яркий и солнечный.
Небо было светло-голубое и чистое, совсем без облаков, словно раскрашенное акварелью. Сочная зелень кустов и незнакомых деревьев, мельтешение разноцветных бабочек. Радостное птичье чириканье в ветвях. Густой медовый дурман в воздухе от многочисленных цветов, плотная жесткая трава под ногами, абсолютная мирная идиллия вокруг – и ни малейшего признака существования людей.
Курогане не стал оглядываться, но и без того был уверен, что никаких ворот у него за спиной больше нет.
Какое-то время он стоял на месте, напряженно вглядываясь и вслушиваясь, потом наконец рискнул убрать меч в ножны. У него не было ни малейшей идеи, куда идти теперь, но оставаться на месте тоже не имело смысла, поэтому в итоге он решил снова двигаться вперед. Благо идти по теплому летнему лесу было намного приятней, чем по сырому подземелью.
Одежда довольно быстро высохла, солнце грело спину, однако отчего-то с каждым шагом становилось все тревожнее на душе. Все вокруг по-прежнему оставалось светлым и ярким, радостным напоказ, однако у Курогане от этой идиллии сводило зубы – настолько фальшивой она вдруг показалась. Вернее, фальшивой она казалась с самого начала.
Свет, солнце, пение птиц, яркие цветы. Только маска. А вот что под ней, что под этой беспечно раскрашенной картинкой?
Возможно, именно потому, что он заранее ждал какого-нибудь подвоха, его почти не удивило, когда лес вдруг прервался. Прервался в буквально смысле – потому что в самой реальности наблюдалась именно прореха: кто-то неведомый, но, возможно, почти всесильный словно рассек землю огромным клинком и куда-то выбросил другую половину пейзажа. Линия разреза проходила прямо сквозь одно из деревьев, и его выставленные напоказ гладко отсеченные внутренности оставляли глубинное ощущение неправильности.
Вместо леса по ту сторону границы было огромное шахматное поле.
Черный и белый, белый и черный. Даже небо там было в крупную клетку, и по нему медленно скользили белые и черные облака с четко очерченными краями. То тут, то там виднелись разбросанные в беспорядке фигуры – руины недоигранной партии.
Курогане против воли помедлил на грани пейзажей – лес, несмотря на свою фальшивость, не внушал такой тягостной тревоги – но все же продолжил свой путь.
Пол оказался гладким и скользким, словно его вымостили кафелем. Воин ощутил себя, как на льду, и это здорово замедляло скорость передвижения, к его величайшей досаде. Приходилось следить за каждым шагом, так что он почти не вглядывался в шахматные фигуры – каждая в человеческий рост – мимо которых проходил, благо угрозы они не внушали.
Никак не удавалось сообразить, что же служит источником света – ровное приглушенное сияние лилось словно со всех сторон. Примерно спустя полчаса ходьбы – ноги начинали гудеть, однако он не собирался останавливаться даже на короткий отдых – впереди показался узкий столб света, отвесно падавший с неба. В глазах уже рябило от бесконечных черно-белых клеток, так что Курогане даже подумал сначала, что ему померещилось. Но нет, столб света явно был и демонстративно на что-то указывал. Воин нахмурился, раздраженный тем, что им пытаются командовать, но все же двинулся в том направлении.
Постепенно стало ясно, что свет выхватывал из скопления шахматных фигур белого ферзя. А у его подножия сидела хрупкая человеческая фигура в черном.
Курогане с трудом удержался от неразумного желания прибавить шаг. Ничто не мешало какой-нибудь пакости выскочить в самый последний момент, поэтому он на всякий случай не убирал ладонь с рукояти меча.
Он не дошел до ферзя всего пары метров и остановился на границе черного квадрата, внимательно рассматривая человека у подножия шахматной фигуры.
Тот сидел, обхватив руками колени и уткнувшись в них головой, сутулый и болезненно-тонкий. Черные штаны, черная рубашка со свободными легкими рукавами. Узкие босые ступни, худые белые запястья. Растрепанные золотисто-светлые волосы, на затылке собранные в короткий хвост.
В самой позе было столько одиночества и примирившегося отчаяния, что Курогане невольно скрипнул зубами и пару раз резко вдохнул и выдохнул, заставляя себя успокоиться. И только после этого позвал:
- Эй.
Он сам поразился тому, как хрипло и надорвано прозвучал его голос, как тихо и почти неслышно.
Однако Фай все же услышал. Вздрогнул, буквально содрогнулся всем телом и резко вскинул голову. Его единственный темно-голубой глаз широко распахнулся, черная повязка на месте другого контрастно выделялась на фоне белой кожи.
- Куро… гане?.. – с трудом выдавил он, заметно запнувшись, и потрясенно выдохнул: – Ты все-таки пришел?!
Тонкие, почти прозрачные пальцы, похожие на льдинки, крепко сжались на коленях, словно он почти панически боялся поверить.
Курогане снова скрипнул зубами, стиснув рукоять меча так, что орнамент отпечатался на ладони, и резко развернулся в обратную сторону, отрывисто бросив:
- Идем.
И зашагал прочь, уверенный, что спутник последует за ним.
Молчание давило на плечи, как грозовая туча. От клетчатого пейзажа по-прежнему раздражающе рябило в глазах, но идти стало гораздо легче – возможно, из-за осознания того, что дорога обратная.
Несколько раз Курогане подмывало обернуться, однако он сдержался. На шахматной равнине царила абсолютная, мертвая тишина, он слышал только собственные шаги – и легкое призрачное дыхание своего спутника у себя за спиной. Шел Фай совершенно бесшумно, как кошка.
Почему-то показалось, что в этот раз путь до границы с лесом занял больше времени – а возможно, он просто сбился с прежнего направления и в итоге вышел к другому месту.
Это предположение подтверждало и то, что лес тоже оказался другим.
Нет, на первый взгляд все было то же: яркая сочная зелень, красочные цветы в траве, слепящий солнечный свет… вот только тишина была столь же мертвой, как на шахматном поле: больше не слышалось ни пенья птиц, ни стрекотанья насекомых. Лес словно вымер, да и деревья на заднем плане казались темнее и старее.
- В чем дело? – раздался у него за спиной встревоженный шепот.
Курогане молча отмахнулся, не желая показывать свою тревогу, и перешагнул границу. Помедлил еще пару мгновений и углубился в лес.
Чем дальше, тем все заметнее становилась разница. Деревья были кряжистыми и невысокими, они неуклюже топорщили ветви во все стороны, словно что-то сдерживало их и не давало расти прямо. Тени вокруг делались все гуще, расползаясь крупными пятнами и заглатывая солнечный свет. Трава редела, с ветвей свешивались седые космы лишайника, которые неприятно скользили по плечам, вызывая брезгливость. И, разумеется, по-прежнему не было ни малейшего признака птиц.
- Курогане, - неуверенно позвал сзади Фай, - мне здесь не нравится…
Воин снова не ответил и не обернулся. Куда сложнее оказалось подавить порыв протянуть назад руку и крепко стиснуть чужое запястье.
Они продолжали углубляться в лес, и просвета впереди явно не намечалось. Напротив, вокруг становилось все темнее, солнечный свет почти совсем скрылся за кронами, только изредка прорывался к земле узкими полосами, похожими на клинки. Деревья протяжно скрипели на ветру, шелестела листва… и от этого неживая тишина казалась только более полной и тревожной.
Курогане сначала просто не поверил самому себе, решил, что ему послышалось, когда где-то за деревьями раздалось громкое жадное чавканье. Даже предположить сложно было, что за тварь способна издавать такие звуки.
Они, не сговариваясь, остановились и замерли, прислушиваясь. Нервы у Курогане были, как натянутая тетива.
Разумеется, самым разумным казалось повернуть назад или как-то обойти неведомое нечто впереди. Однако откуда-то вновь возникла тошнотворная уверенность, что иного пути нет… а значит, чем быстрее они столкнутся лицом к лицу с неизвестным противником, тем лучше.
Впрочем, это не значило, что вперед воин ринулся, ломая все кусты. Напротив, он старался шагать как можно осторожней, поминутно замирая и вслушиваясь. Лезвие меча ловило редкие солнечные лучи и ярко бликовало.
Тварь, если и почуяла их приближение, ничем этого не показала. Чавканье не прекращалось ни на миг.
К счастью, Фай больше не пытался завязать разговор.
Наконец в просвете между деревьев показалось крупное чешуйчатое туловище, темно-зеленое и блестящее. Рептилия утробно урчала и продолжала чавкать, хрустя чьими-то костями. Вопрос «чьими» был, пожалуй, действительно актуален – в контексте абсолютно пустого леса.
Внезапно тварь замерла, и путники застыли тоже. Примерно минута прошла в абсолютной тишине, даже деревья перестали скрипеть, а потом мягкий, мелодичный девичий голос весело позвал:
- Ну что же вы, выходите, не бойтесь!
Курогане вздрогнул и, мысленно выругавшись, сильнее стиснул рукоять меча. Но, больше не скрываясь, уверенно двинулся вперед. Ему очень хотелось приказать Фаю не высовываться, однако он понимал, что это бесполезно.
Они оказались на небольшой поляне, залитой солнцем и заросшей ярко-желтыми цветами. А прямо в цветах лежала груда окровавленных тел – воин не стал приглядываться, в отличие от судорожно втянувшего воздух Фая. Вместо этого Курогане сразу сосредоточил все внимание на твари.
Она вытянулась на солнце, демонстративно выгнувшись, чтобы показать всю себя в самом привлекательном виде. Чешуйчатое тело рептилии, лапы с мощными черными когтями, гибкий шипастый хвост – а сверху обнаженная женская грудь, вся залитая чужой кровью, и миловидное девичье лицо с огромными ясно-голубыми глазами и приветливой улыбкой. Длинные, прямые светлые волосы волнами падали на чешуйчатое туловище, и тварь изящно тряхнула головкой, отбрасывая их в сторону и словно красуясь. Кровь с лица она успела вытереть, однако кокетливо блеснувшие в приветливой улыбке зубы были розоватыми. Неровно подстриженная густая челка придавала ее облику совершенно неуместную детскость, как и торчавшие из волос пушистые кошачьи уши.
Лицо ее показалось смутно знакомым… но, впрочем, это не имело ровным счетом никакого значения.
Фай молчал.
Тварь рассматривала их обоих с веселым любопытством и словно даже каким-то недоверием, а потом переливчато рассмеялась, откинув голову назад… снова посмотрела прямо на Курогане, облизнулась черным раздвоенным языком и внезапно исказившимся голосом прошипела:
- Сладкие мальчики, добрые мальчики… давайте же, идите ближе, ближе!..
Хорошенькое личико осталось таким же гладким и ровным, как фарфоровая маска.
И Курогане шагнул вперед, успев только сухо рявкнуть через плечо:
- Не вмешивайся!!!
Видимо, тварь не привыкла, чтобы ее жертвы сопротивлялись. Во всяком случае, когда меч воина полоснул ее по белесому брюху в первый раз, она словно растерялась, не понимая, что происходит… а после надрывно, пронзительно заверещала.
Звук был настолько мерзкий и громкий, что едва не оглушил Курогане. Шипастый хвост сильным ударом сшиб с ног, но воин успел вовремя откатиться в сторону, избежав могучих когтей. Снова вскочил и опять ринулся в атаку, метя в шею: разобраться, где у твари находится сердце, с ходу было сложно, а если отсечь голову, она подохнет наверняка.
Если только не отрастит две новых.
Под ноги постоянно попадалось что-то скользкое и мокрое, неприятно хлюпавшее, но некогда было смотреть, что это. Курогане колол, резал, уворачивался, проскальзывал вдоль неповоротливой туши. Тварь продолжала верещать, противно, на одной ноте, и это здорово отвлекало. Удар, удар, поворот. Несмотря на общую неуклюжесть, противница умело берегла шею, и в очередной раз промахнувшийся воин получил сильный удар хвостом по правому плечу. Острая боль словно отрезвила, он резко отшатнулся, потом метнулся в сторону, перекувыркнулся, уходя от лап, и наконец сумел вскочить монстру на спину. После чего почти без замаха резко рубанул тварь по шее сзади.
Хорошенькая головка далеко отлетела в сторону, как мяч. Обрезанные золотые волосы легкой паутиной рассыпались по траве. Могучая туша покачнулась – и тяжело рухнула на землю, Курогане едва успел вовремя соскочить с ее спины, а не то бы его придавило.
Все. Схватка окончена.
Опершись на меч, он с трудом пытался отдышаться, бездумно глядя на поверженного врага. Все звуки вокруг после резко умолкшего визга казались приглушенными, однако он все-таки слышал, хотя в какой-то момент показалось, что барабанные перепонки лопнули. Плечо надсадно ныло, воин провел по нему ладонью, и та стала липкой от крови. Похоже, его все-таки задело шипом. Остается только надеяться, что яда там не было.
Ни малейшего дуновения ветра, чтобы остудить выступивший на коже пот.
Он не был уверен, сколько простоял так. Потом не услышал – почувствовал приближение Фая. Тот медленно подошел к нему со спины, не говоря ни слова, так же медленно, осторожно положил ладони ему на плечи и вдруг гибко прильнул всем телом к его спине, неожиданно горячий и сильный. А в следующее мгновение Курогане почувствовал, как к его шее прикоснулись льдисто-холодные губы…
…и тут же вывернулся, резко отскакивая в сторону и стремительно оборачиваясь, не выпуская из рук меч.
Он никогда не отказывал спутнику в крови, но это было другое.
Все инстинкты надрывно вопили, почти как тварь недавно, всеми силами сообщая об опасности. Неправильности.
Единственный глаз вампира был теперь ярко-желтый и светящийся.
Курогане буквально слышал, как стучит его собственное сердце – до того напряжены были нервы. На языке откуда-то возникла странная горечь.
Вампир сначала обиженно надул губы, а потом медленно улыбнулся, показав клыки, и тоже демонстративно облизнулся, напомнив поверженную тварь.
- Курогане, так нечестно, - весело заметил он. – Теперь ты меня отталкиваешь?
Воин прерывисто выдохнул, стараясь не обращать внимания на боль в плече и пристально следя за каждым движением собеседника. Потом против воли поморщился и глухо ответил:
- Это не ты.
Курогане не был уверен, какой именно реакции ожидать, но вампир все равно изумил его: он скривился, как от очень сильной боли, глубокой, внутренней, а потом его лицо вдруг исказилось животной яростью, золотистый глаз заполыхал ярче, зрачка совсем не стало видно, настолько тонким он сделался.
- Ты сам меня создал, - сдавленно прошипел, почти выплюнул вампир и вдруг бросился на него.
В последний момент Курогане успел отшвырнуть меч в сторону и вытянуть обе руки вперед.
От резкого удара вышибло из легких почти весь воздух, они покатились по земле, и когда все вокруг наконец перестало вращаться, воин обнаружил, что сидит верхом на противнике и сжимает его горло обеими ладонями.
Тот удивленно смотрел на него, не пытаясь сопротивляться, и глаз из золотого снова стал голубым. А потом вампир улыбнулся, грустно, но искренне.
Курогане не понял, когда и почему сжал руки сильнее. Хрупкое белое горло под его пальцами треснуло, как тонкий фарфор, и в мгновение вся фигура вампира осыпалась острыми стеклянными осколками, словно разбитое зеркало. Черными и белыми.
Воин вытер с лица соленые капли пота, испачкав щеки кровью из порезанных ладоней, и замер, низко опустив голову.

*

Он не знал, сколько просидел там без движения, глядя в никуда. Однако наконец встряхнулся, заставил себя встать на ноги, поднял отброшенный меч, вытер о плащ и убрал в ножны. Плечо и израненные ладони противно ныли. Кое-как смастерив повязки из рукава рубашки – все равно он был наполовину оторван – Курогане бездумно огляделся и, помедлив еще пару мгновений, снова зашагал вперед. В сторону, противоположную той, откуда пришел, возвращаясь с шахматного поля.
Солнце, казалось, за все это время так и не сдвинулось ни на волос. Продолжало неподвижно висеть в самом центре бледного неба. Лес постепенно светлел и редел, опять стали появляться птицы и бабочки. Курогане более-менее пришел в себя и снова смог сосредоточить внимание на дороге – не хватало только случайно наткнуться на еще какую-нибудь тварь вроде болтливой полурептилии.
Однако инстинкты молчали, и пока больше никакой угрозы вокруг не было. Он неспешно продвигался по лесу, стараясь беречь силы. Не хотелось ни пить, ни есть, и это казалось странным, но не настолько, чтобы над этим по-настоящему серьезно задумываться.
Порезы монотонно ныли, и в какой-то момент начала кружиться голова, хотя кровопотеря не могла быть такой сильной. Яркий свет до рези слепил глаза, и Курогане почти не видел, куда идет. Впрочем, это не имело принципиального значения.
Он знал свою цель, и ничто не могло сбить его с выбранного пути.
Беспечно чирикали птицы, стрекотали в густой траве кузнечики. Его шаги отдавались шелестом и треском. В какой-то момент ему померещился поющий голос, но это явно был всего лишь очередной фантом.
Курогане не был уверен, сколько прошло времени, прежде чем он вышел на очередную залитую солнечным светом полянку. Она оказалась точной копией той, на которой ждала их рептилия, даже деревья были такими же – только отсутствовала сама тварь и разорванные трупы. Крупные желтые цветы покачивались на ветру, словно кивали в такт какой-то неслышимой музыке… или, скорее, в такт веселому негромкому смеху.
В центре поляны в танце-хороводе кружились, взявшись за руки, три фигуры в просторных белых одеждах. Потом хоровод распался, и две девочки-девушки принялись рвать цветы и, словно соревнуясь в скорости, плести из них венки.
А Фай обернулся и посмотрел прямо на воина. Глаза у него были ясно-голубые, чистые и прозрачные, и в улыбке искрилось столько неподдельной радости, что хотелось замереть и не дышать – из опасения спугнуть, развеять наваждение.
Только что – несколько часов назад – недавно – в данный конкретный момент – давным-давно – он рассыпался черно-белыми осколками в его руках. И вот – стоит. Тот самый. Невредимый. Счастливый.
На секунду на лице Фая отобразилось удивление, но уже в следующее мгновение он улыбнулся еще шире и приветственно замахал руками, как ветряная мельница:
- Куро-сама! Как здорово, что ты тоже пришел!!!
И, не дожидаясь, пока замерший в оцепенении воин двинется с места, Фай сам радостно бросился ему навстречу, и широкие белые рукава развевались по ветру подобно не то крыльям, не то парусам.
Их разделяло не более пары метров, когда Фай вдруг споткнулся и замер, и на подвижном лице его медленно отобразилось болезненное изумление.
Его левую ногу обвивала гладкая черная змея, на которую он случайно наступил.
И за секунду до того, как она вонзила в человеческую плоть ядовитые клыки, Фай успел вскинуть на Курогане растерянный взгляд.
И исчез. Не рассыпался осколками, не растворился туманом – просто пропал. Вместе с ним пропали и девочки, и змея, и даже желтые цветы.
Только в ветвях деревьев все так же беспечно свистели счастливые невидимые птицы.
Курогане тяжело привалился плечом к ближайшему стволу и с силой потер ладонью лоб, бездумно глядя на непримятую траву на том месте, где только что стоял Фай.
Так быстро. Почти мгновенно. Реальность? Воспоминание? Было? Не было? Померещилось?..
Солнечный свет вдруг показался изощренным издевательством, Курогане устало закрыл глаза и прерывисто выдохнул.
Сначала исчез ветер и стало абсолютно тихо. Потом заметно повеяло холодом, и пропало ощущение солнечного тепла на коже.
Воин медленно открыл глаза и взглянул прямо перед собой.
Лес исчез, сменился мрачным коридором из серого камня. Высокие гладкие стены без единой двери, гладкие черные плиты под ногами, ровный холодный свет от факелов, горевших бездымным синим пламенем. И немая бесконечность, уходящая в обе стороны. Пустота и тишина вокруг. Он сделал на пробу пару шагов и не услышал даже эха.
Долго оставаться на одном месте смысла не имело, поэтому Курогане уверенно повернул направо – не принципиально было, в какую именно сторону идти, главное идти. Искать. Пробовать, ошибаться и находить снова.
Он не мог покинуть это место, не достигнув своей цели.
Однообразная монотонность коридора окончательно стирала те слабые представления о времени, которые у воина еще оставались. Вполне можно было заподозрить, что шагаешь на одном месте, однако Курогане никогда не был склонен к подобному удрученному пессимизму.
Его упорство было награждено – в итоге коридор стал чуть шире, посветлел, и впереди вдоль стен показалась целая галерея высоких зеркал в тяжелых старинных оправах, выставленных друг напротив друга. Все зеркала были разными – разных форм, разной степени древности, даже отражения в них различались…
Коридор превратился в лабиринт фантомов.
Откуда-то четко зная, что должен поступить именно так, он подошел к ближайшему зеркалу и встал прямо напротив него.
И не увидел там своего отражения.
Вместо этого в зеркале на несуществующем по эту сторону стекла столе сидел человек в шахматном арлекинском костюме с чересчур длинными белыми рукавами и беспечно болтал ногами, читая какую-то книгу. Словно специально выждав несколько мгновений, чтобы дать Курогане возможность себя разглядеть, он отложил книгу, поднял голову и медленно неприятно улыбнулся.
Абсолютно белое меловое лицо, на фоне которого левый глаз казался самоцветом в оправе – аквамарином или азуритом. А под ним на щеке был тонкий контур татуировки – капля-слеза. Правый глаз скрывала густая светлая челка.
Взъерошив и без того растрепанные волосы, Белый Клоун отвесил издевательский поклон, все так же сидя на столе, и протянул:
- Найти, чтобы сразу же потерять… Жестоко, неправда ли?
Курогане скрипнул зубами, но заставил себя промолчать. Ладони чесались и противно ныли, кровь пропитала повязки насквозь, и они присохли к порезам.
Белый Клоун разглядывал его с веселым ехидным интересом, с таким видом, словно знал ответы на все его вопросы, но ни при каких обстоятельствах не собирался их озвучивать. Потом демонстративно вздохнул и обиженно поморщился:
- Неужели тебя не учили в детстве, что невежливо в гостях ломать все подряд? Сначала мои дружелюбные собачки, потом бедная беззащитная ламия… Что ты сделаешь дальше? Перебьешь все зеркала?
Не дожидаясь ответа, он заинтересованно склонил голову набок и провел указательным пальцем по своей правой щеке, неожиданно самодовольно усмехнувшись:
- Тебя ведь безумно раздражает, что я посмел надеть это лицо, ммм?
Курогане резко выдохнул, потом со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Перед глазами на мгновение потемнело, и действительно самым нестерпимым желанием вдруг стало разбить стекло, размахнуться сплеча, рассечь клинком гладкую зеркальную поверхность, протянуть сквозь нее руку, схватить, крепко сжать, стиснуть…
Он остался неподвижно стоять на месте, сверля собеседника тяжелым взглядом исподлобья.
Тот тряхнул волосами и негромко рассмеялся, и от этого неживого смеха словно потянуло холодом.
- Ты так молчалив и внимателен, Курогане, я прямо польщен… Что ж, пожалуй, такое завидное упрямство заслуживает небольшого поощрения: я дам тебе подсказку, - Белый Клоун качнулся вперед и со своей стороны уперся ладонями в стекло, снова улыбнулся и заговорщицки шепнул: – Иди только вперед! – потом опять откинулся назад, хитро прищурился и довольно мурлыкнул: – Сможешь ли ты отыскать того, кого ищешь? Найти его настоящего? За твоими попытками так забавно наблюдать…
И прежде, чем терпение воина окончательно лопнуло, зеркало заволоклось белесым мутным туманом и перестало отражать что бы то ни было.
Курогане с силой помассировал виски, заставляя себя успокоиться. Досчитал до сорока, решительно стиснул зубы и двинулся между зеркалами, в любую секунду ожидая подвоха.

*

Бесконечные отражения, бесконечные двойники, которые шагали рядом с ним, иногда отставали, иногда забегали вперед, иногда останавливались и ждали на месте, усмехались, хмурились, сверлили его пристальными взглядами…
Он шел вперед, не обращая внимания ни на что.
Тени, тени, тени… Так легко – потерять себя среди сотен своих собственных лиц, запутаться, забыть, где настоящее…
Курогане крепко сжал рукоять меча – это успокаивало – дернул здоровым плечом и ускорил шаг.
Коридор тянулся бесконечно, уплывал, уводил, растворялся в темноте, и зеркала безмолвно мелькали мимо, как окна в другие миры. Тревожный полусумрак и почти тишина, только на самой грани осознания – вздохи и тихий плач за спиной, но такие призрачные, что они могли принадлежать только теням. Монотонная однообразность пути, напряженные до предела нервны и постоянное ощущение чужого взгляда между лопаток.
Впрочем, он с самого начала прекрасно знал, что за ним следят.
Ни одно отражение не перешагнуло зеркальной грани, хотя в какой-то момент Курогане ожидал, что они набросятся на него все разом. Но нет. Коридор по-прежнему оставался мертвенно пуст. Здесь не было даже пыли.
И абсолютно никаких запахов.
Именно поэтому он насторожился и даже сбился с шага, когда откуда-то повеяло чем-то тошнотворно-сладковатым и слишком знакомым. Потом снова двинулся вперед, быстрее, почти бегом.
Коридор обрывался так же внезапно, как лес, словно пласт реальности вертикально обрезали ножом, отсекая лишнее. На сей раз граница проходила прямо через одно из зеркал, и отражение в этом зеркале тоже было усеченным. Половинчатым.
Невольно передернувшись, Курогане перевел взгляд вперед и вновь настороженно замер на границе пространств.
Коридор сменялся фиолетовой пустотой. Впрочем, пустота эта не была абсолютной: фиолетово-малиновое марево неспешно перетекало, перемешивалось слоями, как краска в воде, и это создавало ощущение движения и времени.
Курогане устало помассировал висок – головная боль находила черными волнами-приступами и мешала думать связно – и шагнул вперед, не задумываясь, сможет ли идти по пустоте.
Смог.
Вокруг не было шахматных фигур, но история повторялась: через какое-то время он увидел впереди знакомую скорченную фигуру. Ее окружала повисшая в пустоте ажурная сфера из черных толстых нитей, как кованая решетка птичьей клетки.
Курогане бессознательно пошел медленнее, потому что уже догадывался, что именно увидит.
Фай сидел на дне сферы, низко опустив голову так, что отросшие волосы полностью скрывали его лицо. Тяжелые полы зимнего одеяния раскинулись вокруг него, как складки мрамора, неподвижные и холодные. Он чуть покачивался и, кажется, что-то негромко напевал себе под нос, мелодично мурлыкая.
На коленях у него лежала отрубленная голова Ашуры, и он медленно, как зачарованный, перебирал длинные черные волосы, расплетая и заплетая тонкие косички. Кровь давно засохла, пропитав одежду, и приобрела цвет ржавчины.
Только подойдя совсем близко, Курогане сообразил, что на коленях Фая лежало еще кое-что.
Отрубленная рука в темно-зеленом рукаве.
Мертвые бесполезные предметы. Они и воспринимались, как мертвые бесполезные предметы – без смысла и значения, даже без цены. Но Фай баюкал их, как любимые сокровища, и продолжал негромко мурлыкать какую-то колыбельную на своем непонятном переливчатом языке.
Курогане стоял и смотрел. Он не думал ни о чем, и сильных эмоций тоже не было, ни печали, ни негодования, ни ярости. Он просто стоял и смотрел.
А потом Фай вдруг замолчал и медленно поднял голову, чтобы взглянуть на него в ответ – пустыми глазницами.
И фиолетово-малиновое марево вокруг закрутилось бешеной спиралью, опрокидывая равновесие и мешая верх с низом.

*

Было холодно. Что-то колючее и мокрое скользило по его лицу, почти невесомое и легко-скользящее, как насекомые.
Курогане открыл глаза и понял, что это был снег. Мелкие снежинки целеустремленно сыпались с черного неба и укутывали неподвижного воина в ажурный белый кокон.
Снова – черное и белое. Только черное и белое вокруг. И бесформенные синие тени на снегу.
Пошевелиться оказалось неожиданно трудно – тело успело изрядно закоченеть и плохо слушалось, словно чужое. Зато раны перестали болеть, да и мигрень почти прошла.
Наконец выбравшись из сугроба и отряхнувшись, Курогане смог нормально оглядеться.
Он стоял посреди ровной заснеженной пустыни под глухим беззвездным небом, и пейзаж во все стороны был совершенно одинаковым.
На снегу не оставалось следов – он пружинил и сразу выпрямлялся. Белая бесконечность посверкивала холодными редкими искрами, и время от времени несильные порывы ветра взвихряли низкую поземку. Тогда казалось, что по равнине крадется кто-то невидимый.
Особо не задумываясь над своими действиями, воин содрал с ладоней бесполезные теперь повязки и вымыл руки в снегу. Все порезы превратились в старые белесые шрамы. Быстрая проверка подтвердила, что с раной на плече произошло то же самое. Коротко хмыкнув, Курогане поплотнее запахнул плащ. Холод ощущался, как что-то автономное, пусть и идущее рядом, что-то вне. Морозный воздух казался режуще острым.
По-прежнему самым важным оставалось просто идти, и Курогане пошел. Не сомневаясь и не собираясь сдаваться.
Снег ночью не может быть таким белым. Он должен казаться серым, синим, голубым… Впрочем – разве хоть что-то здесь было таким, каким оно должно быть?
Поземка вилась у ног, как прирученный зверь, и за спиной воина не оставалось следов, так что не было никаких доказательств того, что он действительно продвигается вперед, а не шагает на месте – такое же чувство преследовало его в сером каменном коридоре. Это злило, но, с другой стороны, вокруг было слишком холодно для злости.
Он терпеливо ждал, сам поражаясь собственному терпению.
Звезды так и не появились, снег продолжал монотонно сыпаться сверху, как манная крупа.
Но наконец впереди появился, словно вынырнул из-за горизонта, высокий силуэт белой башни. Она указующим перстом упиралась в небо, и если б в нем были облака, они обязательно цеплялись бы за ее шпиль. Гладкая каменная кладка, отвесная обледеневшая вертикаль, и только на самом-самом верху – крошечная точка единственного зарешеченного окна.
Курогане невольно убыстрил шаг и сразу же почувствовал, насколько сильно на самом деле устал. Колени подгибались, дышать стало труднее, пальцы закоченели окончательно – вряд ли бы он смог сейчас даже сжать рукоять меча.
Но – это все по-прежнему не имело ровным счетом никакого значения.
Башня приближалась стремительно: стоило на секунду моргнуть – и она оказывалась значительно ближе. Как быстро сменяющие друг друга черно-белые слайды.
Возможно, причина была в том, что он уже просто слишком устал… однако тонкую сжавшуюся фигурку у подножия башни он заметил не сразу. Едва не прошел мимо.
Длинные светлые волосы, спутанные и грязные, такие длинные, что из них можно было бы сплести вполне приличную веревку. Изорванный серый балахон на сухом исхудавшем теле. Заледеневшие руки с содранными до крови ногтями.
И – отчаянные голубые глаза сквозь густую завесу волос.
Курогане встал прямо перед ребенком, загораживая его от ветра, молча наклонив голову и опустив руки. Мальчишка сидел прямо на снегу, прислонившись спиной к гладкой стене башни, обхватив руками колени, мелко дрожа от напряжения и холода… и неотрывно смотрел на него снизу вверх. С недоверием и одновременно с надеждой.
Почему-то возникло непонятное и бессмысленное чувство дежа вю.
Наконец Курогане, поколебавшись, медленно протянул ему левую руку, но ребенок быстро замотал головой и категорично выдохнул:
- Я никуда не уйду без Фая!..
Это был даже не голос, только робкий призрак голоса.
Воин опустил руку и медленно откинул голову назад, глядя вверх. Мелкие снежинки путались в ресницах, туманили взгляд.
Высокая-высокая башня без дверей, как в старой детской сказке, и, как в старой детской сказке, - принцесса с длинными золотыми волосами на самом верху этой башни.
И не суть важно, что вместо принцессы – принц.
Курогане не произнес ни слова. Так же молча наклонился, посадил мальчишку себе на спину – у того совсем не было сил сопротивляться – медленно провел рукой по холодному белому камню стены…
Примерился – и полез наверх.
Ровная надежная кладка, такая, о которой принято говорить, что она на века. Едва заметные, почти неощутимые щели и трещины. Шероховатая текстура камня оставляет царапины и ссадины на ладонях.
Это было практически невозможно – подниматься по такой стене. Без страховки, без поддержки, без подходящей опоры. Пальцы не гнулись и не слушались от холода, дыхание безнадежно срывалось. Он почти поминутно скользил и уже четыре раза чуть не сорвался, преодолев едва ли одну десятую пути.
Но он просто не имел права упасть. Потому что за его шею цеплялся исхудавшими руками и неслышно дышал ему в затылок измученный ребенок, и другой такой же ждал наверху.
Курогане отвечал не только за себя. И это было главной причиной.
Поэтому он продолжал черпать силы, сам не зная, откуда, и лез наверх. Монотонность холодного белого камня скользила вниз, уходила в темноту, и вверху была тоже только темнота, и он в какой-то момент ощутил себя мухой на потолке, такой же жалкой и незначительной, песчинкой в разбитых песочных часах, каплей в той подземной реке, с которой начался его путь…
Сознание мутилось и поминутно куда-то ускользало, он начинал забывать, кто он и что делает, почему и зачем так упорно ползет вверх по неприступной стене… но потом разум снова возвращался, и Курогане упрямо поднимался еще на несколько сантиметров.
Его всего лишь забыли научить сдаваться.
Снег продолжал густо сыпаться сверху, залеплял глаза, холодил щеки. Пальцы скользили от крови, но не болели. Для него больше временно не существовало конкретной цели на самом верху башни, самостоятельной целью стала каждая попытка найти новую опору для ног и рук и снова подтянуться, снова сдвинуться вверх – хоть на немного.
Возможно, именно из-за этой медитативной сосредоточенности он не сразу понял, что произошло, когда его правая рука вдруг обхватила обжигающе ледяной стальной прут.
Решетка.
Решетка на единственном окне.
И метнувшаяся за этой решеткой бесформенная бледная тень.
Курогане ухватился обеими руками за соседние прутья и с неправдоподобной легкостью, которая бывает только во сне, раздвинул их в стороны, словно разорвал гнилую тряпку. И с трудом, уже из последних сил пролез в образовавшуюся щель.
Прежде, чем его ноги успели ощутить каменный пол, легкий груз соскользнул с его спины, и первый мальчишка бросился ко второму, немым призраком замершему у противоположной стены.
- Фай!
- Юи!
Они столкнулись, как сталкиваются у зеркальной поверхности оригинал и отражение, а потом со вспышкой слились воедино…
…и одновременно пол башни треснул и провалился в черноту.

*

- Сновидец, неужели ты еще не сошел с ума?
Веселое, недоверчивое изумление в знакомом мягком голосе. А потом такой же веселый заливистый смех, беспечный, как у счастливого ребенка.
Курогане медленно открыл глаза, отстраненно подумав, что у него не осталось никаких сил удивляться.
Просторный зал, залитый ярким искусственным светом. Свечи были повсюду: на столах, на стенах, просто длинными ровными рядами на полу. Белые, черные и красные, разной толщины и высоты, но все они горели чистым ярко-рыжим пламенем. Густой тяжелый запах воска стоял в воздухе. Тонкие колонны из розового мрамора, тяжелые бархатные портьеры, узорчатые ковры с густым ворсом, в котором ноги утопали по щиколотки. Лихорадочная пляска теней и огней на белых стенах – и ни единого окна.
А в самом центре зала на пьедестале из блестящего черного камня возвышался огромный ледяной трон. Он казался высеченным из гигантского прозрачного кристалла кварца, но, тем не менее, это был именно лед, хотя непонятным оставалось, почему он не таял рядом с таким множеством свечей.
На троне, вольготно закинув ногу на ногу и подперев подбородок кулаком, сидел Белый Клоун и криво улыбался. Теперь челка падала на его левый глаз, скрывая заодно татуировку под ним, и это существо с пристальным любопытством рассматривало Курогане своим правым глазом – желтым, как у хищной птицы.
Воин почти безотчетно стиснул кулаки, однако остался стоять неподвижно. Где-то глубоко в горле родился и тут же умер подавленный рык.
Белое лицо-маска. И эта проклятая, ненавистная, насквозь фальшивая улыбка, которую хочется вдребезги разбить кулаком.
И больше наконец нет зеркального стекла, что их разделяло…
У ног Белого Клоуна на ступенях пьедестала сидели мальчишки-близнецы и доверчиво жались к его коленям. Он с демонстративной ласковостью улыбнулся им, приобнял их за плечи и, не отпуская взгляда Курогане, протянул:
- А знаешь, ведь эти дети все это время верили, что однажды придет большой страшный волк и заберет их с собой…
Воин с силой скрипнул зубами, чувствуя, как перед глазами темнеет, однако все же сумел снова подавить вспышку бешенства. Белый Клоун с легким разочарованием цокнул языком, потом щелкнул пальцами – и дети исчезли с приглушенным хлопком, как лопнувшие воздушные шары.
Курогане медленно выдохнул и с усилием расправил плечи, только сейчас осознав, как сильно болят содранные в кровь и обмороженные руки.
Белый Клоун откинулся на спинку кресла, устраиваясь поудобней, взмахнул чересчур длинными рукавами, которые змеями вились по полу у его ног, и снова улыбнулся:
- Скажи, тебе понравилась моя ловушка? – желтый глаз сверкнул искренней гордостью. – Я долго подбирал декорации… и еще дольше ждал, пока придет время и тут появится… кто-нибудь. Но я даже и надеяться не смел, что буду принимать такого особенного гостя!
Курогане почти не вслушивался в слова, вместо этого внимательно следил за движениями собеседника, ища зацепку, подсказку, намек. Он чувствовал, что в этом странном зале для него не было опасности – по крайней мере, пока – но напряжение не отпускало, напротив, стало только сильнее.
Удушливый запах воска и каких-то незнакомых цветов. Звуки лиры где-то на фоне, на грани слышимости, и многоголосое пение, как в храме. Пляска чересчур самостоятельных теней на полу вокруг них. И ярко-желтый глаз на мертво-белом лице.
Белый Клоун наклонился вперед, положив ладони на подлокотники трона, и улыбнулся шире, хрипло прошептав:
- Тебе ведь хочется меня уничтожить, правда? – его взгляд звал подойти, приблизиться, подчиниться. – Растереть в порошок, удавить собственными руками… боюсь даже предположить, что еще может прийти в голову такому прославленному безжалостному воину, как ты… - он говорил об этом с таким мечтательным выражением лица, словно речь шла об исполнении его собственных тайных желаний, потом его улыбка приобрела особую коварность и соблазнительность, а в следующее мгновение он опять откинулся на спинку трона и с детской непосредственностью заявил: – Но – если ты попробуешь сделать это, то уже никогда не сможешь выйти отсюда и снова вернуться в нормальный мир. И, разумеется, не сумеешь забрать с собой того, за кем пришел!
Курогане вновь медленно выдохнул и негнущимися пальцами ослабил завязки плаща на плече. Дышать было тяжело, зрение немного мутилось, и это дурацкое пение на периферии слышимости здорово мешало сосредоточиться.
Белый Клоун, буквально лучась самодовольством, поболтал в воздухе ногами, потом перекинул одну через подлокотник и выгнулся в кресле, как кошка, после чего душераздирающе вздохнул:
- Что ж… вынужден признать, ты с честью преодолел все испытания, - он досадливо поморщился, но все же продолжил: – Сумел дойти сюда. Ты заслужил право забрать то, за чем пришел, - и, не дожидаясь реакции воина, с прежней бодростью сообщил: – Знаешь, тебе удалось здорово меня повеселить! Наблюдать за твоими мучениями по пути сюда было так интересно! – Белый Клоун восторженно хлопнул в ладоши, потом выразительно развел руками. – Я поражен, что ты вообще решился на это. Что ты вообще добровольно сунулся в чужую ловушку. И ради кого?! Право, не понимаю… - он пожал плечами и с неожиданной внезапной серьезностью завершил: – Однако – даже такой, как я, должен держать свое слово.
Курогане открыл было рот… но так и не произнес ни слова, только прищурился, пристальней вглядываясь в подвижное, но такое на самом деле невыразительное белое лицо.
Пение оборвалось так резко, словно перерезали струну. В установившейся в зале абсолютной тишине только едва слышно потрескивало пламя свечей.
И отчего-то, вдобавок ко всей абсурдности данной ситуации, самым важным вдруг показался вопрос: почему же все-таки не тает ледяной трон?..
Белый Клоун легко поднялся на ноги, едва не наступив на один из своих рукавов, и спустился на пару ступеней. Замер, строго выпрямив спину, окинул воина еще одним оценивающим взглядом, после чего кивнул сам себе и взмахнул правой рукой, торжественно объявив:
- Ты можешь идти! – и тут же с ехидно-сладкой улыбкой добавил: – Осталось одно-единственное, последнее испытание, самое простое: по дороге назад – а она будет гораздо легче пути сюда – ты ни в коем случае не должен оборачиваться. Тот, за кем ты пришел, пойдет следом за тобой. Но подчеркиваю, ты не должен его видеть до того, как вы выйдете на свет. Если все же обернешься или оглянешься раньше этого времени, какой бы ни была причина, – потеряешь свой шанс навсегда. Потеряешь его навсегда.
Словно подчеркивая важность данных слов, вновь грянула музыка, на сей раз громче, и причем теперь лидировали духовые. Курогане невольно вздрогнул и помассировал висок, досадуя на вернувшуюся головную боль.
Белый Клоун спустился на еще одну ступеньку, так что расстояние между ним и воином теперь составляло всего шагов пять, и вопросительно склонил голову набок:
- Ты согласен на эти условия?
Курогане скривился, подавив совсем неуместный сейчас смешок, и резко бросил:
- Как я могу довериться твоему обещанию сдержать слово? – собственный голос звучал непривычно и чуждо, как механическая запись. – Как я могу быть уверен, что чертов маг действительно пойдет за мной следом?
Только закрыв рот, воин сообразил, что это была его первая реплика в их странном одностороннем разговоре.
В зале почти нечем было дышать, весь воздух насквозь пропитался запахом воска и цветочного тления, и все тело Курогане начало медленно подрагивать в нетерпении – снова идти, идти, идти… прочь отсюда, назад, куда угодно, только…
Белый Клоун не ответил ни слова, лишь медленно растянул губы в улыбке, не показывая зубов.
Белое-белое лицо, тонкая белая шея в белых кружевах воротника, белые пальцы, полностью скрытые длинными белыми рукавами, он словно вылеплен весь был из болезненной белизны и…
И Курогане молча повернулся к нему спиной, с трудом подчиняя непокорное, свинцовое от усталости и боли тело, и зашагал к выходу из зала – огромным двустворчатым дверям, очень похожим на те врата, что были в стене у подземной реки.
В спину его подхлестнуло довольное негромкое хихиканье.

*

Вокруг было темно. Впрочем, все же не настолько темно, как в подземном коридоре – через равные промежутки в потолке располагались небольшие разломы, и сквозь них падали косые солнечные лучи. Пространство снова было расчерчено на пятна света и тьмы, белого и черного.
Он шел медленно, с трудом делая каждый шаг, словно пробираться проходилось сквозь вязкий кисель. Одуряющая слабость долго копилась и наконец ударила вся разом, обрушилась на плечи и почти подчинила себе.
В узких лучах света очень четко было видно, как танцуют в воздухе неспешные пылинки.
Темно и тихо вокруг, словно никого за спиной, пропало даже постоянное ощущение неотступной слежки. Темно и тихо, нет звуков его собственных шагов и дыхания.
Он снова плыл в пустоте и не знал, когда и чем закончится эта дорога.
Шаг, другой, третий… Бессмысленно считать. Равно как и бессмысленно о чем-либо думать – острая боль безжалостно ввинчивается в висок и отвлекает все внимание на себя.
Наверное, кто-то другой действительно уже давно бы сошел с ума.
Коридор вел прямо, никуда не отклонялся и не сворачивал, не было ни одного ответвления или перекрестка. Подобная монотонность пути ослабляла внимание, заставляла сознание куда-то уплывать, мешаясь с усталостью. В какой-то момент Курогане едва не оступился, однако выпрямился и после короткой заминки упрямо зашагал дальше.
Тихо-тихо, словно…
- Куро-сама… - вдруг позвали сзади.
Неуверенный, осторожный голос. Почти неслышный и чуть сиплый. С такими интонациями, словно заговоривший боялся, что его тут же резко оттолкнут, стоит ему только открыть рот.
Нужно было ответить – и одновременно отвечать было нельзя, поэтому Курогане молча стиснул зубы и на мгновение прикрыл глаза, а после пошел быстрее.
Шагов за спиной по-прежнему не было слышно.
Потом – возможно, через минуту, возможно, через несколько часов – вокруг постепенно начали рождаться звуки. Шорох. Шелест. Скрип. Шипение. Вздохи и приглушенный многоголосый шепот.
Лучи света становились все реже и наконец пропали совсем. Курогане шел вперед в абсолютной темноте, для верности придерживаясь левой рукой за холодную шероховатую стену, и шум вокруг него становился все громче. Вздохи превратились в рыдания, шепот – в споры и крики на незнакомых непонятных языках. От этой какофонии головная боль становилась почти невыносимой, и воин подозревал, что вполне может стереть себе всю зубную эмаль, если продолжит стискивать зубы так же сильно.
Дальше стало только хуже – потому что маленькие, цепкие несуществующие руки принялись дергать его за одежду, вынуждая обернуться. Голоса чего-то требовали, угрожали, сулили, просто надрывно верещали на одной ноте, руки становились все настойчивее, Курогане упрямо рвался вперед, и ткань его плаща громко трещала, вырываясь из узловатых сухих пальцев. Задавленное внутри бешенство рвалось наружу желанием раскидать всех этих мерзких тварей, иссечь их мечом, превратить в клочья тумана… но он не мог оборачиваться и не мог останавливаться.
Поэтому продолжал идти.
В конце концов, в его жизни уже случались вещи страшнее.
А после в какой-то момент к чужим голосам добавился голос знакомый – испуганный, отчаянный крик за спиной. Он полоснул по нервам, заставил впиться пальцами в стену так, что брызнула каменная крошка…
Курогане глубоко вдохнул, медленно выдохнул – и молча продолжил путь.
Коридор постепенно начал забирать вверх, медленно и плавно, пока наконец не превратился в широкие ступени. Ноги налились свинцовой тяжестью, воин вынужден был делать короткие передышки каждые несколько минут. И очень старался не думать о том, что будет в конце. Будет ли вообще конец этого проклятому коридору.
Но вот далеко впереди и вверху замаячило слабое, мерцающее пятно дневного света. Второго дыхания не открылось – ресурсы организма уже были исчерпаны – поэтому Курогане, уже увидевший воочию свою долгожданную цель, поднимался к ней все так же медленно и тяжело.
Он не заметил, не осознал, не обратил внимания, в какой именно момент голоса и все прочие звуки пропали без следа, вокруг воцарилась та же беспробудная тишина, что была в начале пути.
Темно и тихо, темно и тихо, здесь пусто, тихо и темно, верное место ворот смерти… Курогане понятия не имел, откуда взялась в его голове последняя строчка – какая-то случайно услышанная песня? – но она продолжала настойчиво вертеться по кругу, повторяя саму себя…
А потом он шагнул – нет, вывалился всем телом в ослепляющее-белый дневной свет.
Ветер. Злой и горячий ветер пустыни. И сразу оглушительное множество звуков – живых звуков: шелест песка, дыхание нагретых солнцем камней, растущая в тени редкая трава, стрекот невидимых мелких насекомых… он слышал даже то, что обычно совсем неслышно.
Над его головой безмолвно тянулись к небу гигантские каменные крылья.
Вдалеке виднелся город, волной прибоя прильнувший к величественной фигуре королевского дворца. Яркое солнце ровно сияло посреди бледно-голубого чистого неба.
И все вокруг – даже сам воздух – воплощало понятие свобода.
Курогане с трудом распрямился, с новой силой ощутив боль во всем теле, однако все равно расправил плечи, глубоко вдохнул свежий чистый воздух – и, не давая себе времени на сомнения, резко повернулся.
Маг стоял у выхода из развалин, неуверенно опираясь рукой на каменную стену, и щурил отвыкшие от солнца глаза. Он был серовато-бледный, и особенно эта бледность заметной казалась на фоне черного пролома за его спиной и темно-рыжего песка у его ног. Он осторожно, даже настороженно дышал, словно не решаясь сделать полноценный вдох, и напоминал раненого зверя, который впервые за долгое время рискнул выглянуть из своего убежища.
А потом он нашел взглядом Курогане. И медленно, неуверенно улыбнулся, слабо, но так искренне, как научился совсем недавно. Глаза у него были голубые и ясные, яснее неба.
Курогане не знал, как долго они стояли так – да и не хотел знать. Он просто молча смотрел в ответ, впитывая в себя каждую черту и без того наизусть знакомого облика, любуясь солнечными бликами на спутанных светлых волосах.
И что-то мешало сглотнуть, какой-то мерзкий ком, вставший в горле, и еще головная боль никуда не делась. И тогда Курогане на мгновение прикрыл глаза, снова глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул – шагнул вперед и одним сильным ударом рассек человека перед собой от левого плеча наискосок до правого бедра, даже не отследив тот момент, когда успел выхватить из ножен меч.


окончание в комментариях

@темы: Fay, Джен, Kurogane, Tsubasa:RC, PG

---

Новогодний флафф.)

[schumersky]

Название фанфика: Тот самый человек
Автор: Креол
Фэндом: Кламп: Икс и Токио Вавилон
Пэйринг: Сейширо/Субару
Рэйтинг, жанр: слэш, агнст, флафф я не смог без него , наверное PG-13
Об авторских правах и обязанностях: герои принадлежать Клампу, буквы и слова - алфавиту, маразм - мне.
Размещение: С разрешения.
Предупреждение: не бечено, точнее самовычитка. Весьма плохая, но я выложился как мог.) Новогодний подарок для Серпента

Субару проснулся в холодном поту. В очередной раз. Снова. Сейширо Сакурадзукамори уже давно мертв, мертв от его, Субару, руки. Мертва Хокто от руки убитого Сейширо. А Субару всё продолжает видеть эти сны – словно они являются немым укором чувствам к убийце, которые оммёдзи так и не смог похоронить в себе.
Сигаретный дым – это почти единственное, что связывает Субару с воспоминаниями о Сакурадзукамори. Кроме снов, естественно. Одна затяжка: и уже не перехватывает дыхание, тяжелые вздохи не грозят перейти в судорожные рыдания. И это – спустя столько времени… но только наедине с собой и своими страхами.
Это только на первый взгляд, кажется, что у светлого оммёдзи не найдётся работы перед новым годом. А, на деле, её не то, чтобы уж так много, но – немало. Хотя новый год по европейскому календарю не особенно праздник для Субару. Нужно работать, чтобы реже обо всем вспоминать. Хоть какое-то, но утешение. Поэтому рабочий день проходит довольно обыденно, насколько вообще может быть обыденной работа у оммёдзи.
Но в сам канун этого нового года у Субару почему-то нет никакого заказа. Некоторые духи и демоны вообще-то любят порезвиться в это время, но этот год – отчего-то нет. Поэтому придется возвращаться к себе на метро, которое хорошо хоть работает, несмотря на общую праздничную ауру безбашенности.
И в метро, где царит привычный гомон, несколько более оживленный в честь предстоящего праздника, чем обычно, так легко и приятно идти в толпе, стараясь не задумываться о своём темном прошлом. Субару слегка улыбается и рад тому, что жизнь этого мира продолжается, независимо от всех событий.
Тот человек.
Что вынуждает Сумераги обернуться к соседнему пути. Первая мысль, которая возникает в смущенном разуме: «я ошибся, это не Сейширо, нет, мертвые не возвращаются!». А потом сразу – волны горечи утраты, тяжесть невольного убийства, непередаваемая нежность, хранимая очень глубоко. И Субару, поглощенный всеми этими чувствами, сам не замечает, как ноги несут его к этому человеку в черном плаще. Какое-то странное чувство подсказывает Сумераги, что вот Сейширо – так близко и вроде бы настоящий. Возможно, оммёдзи ошибется, что уже не в первый раз, а вдруг… и это «вдруг» становится непробиваемым щитом для мнительности и страха. Пусть и хватать людей за руки, медленно оседая перед ним на грязный пол метро, не совсем вежливо, однако это не так уже важно. Субару понимает, что соленая вода, текущая по его лицу – слёзы.
Дальше – темнота. Создание уходит, фиксируя напоследок то, что ловят Сумераги руки этого мужчины. А может – руки Сейширо, чем черт не шутит.

Субару приходит в себя от легкого прикосновения. На нем нет плаща, а в остальном - все в порядке, он в одежде лежит на чьей-то кровати. Глаза открывать страшно, но – необходимо. В итоге окажется, что всё ему привиделось. И это, наверняка, и к лучшему.
- С вами всё хорошо? – приятный мужской баритон, так напоминающий голос темного оммёдзи, развевает сомнения.
Не привиделось, значит, в этот раз.
Субару пытается сесть и открывает глаза. Мужчина бережно его поддерживает, но светлому оммёдзи даже недосуг смотреть на руки его спасителя – Субару смотрит в лицо. И ему страшно от того, что кажется, будто бы перед ним сидит Сейширо Сакурадзукамори.
В горле жуть как пересохло.
- Вот выпейте, - копия Сея добродушно улыбается и в руках Сумераги оказывается чашка с каким-то ароматным напитком.
Субару непросто говорить, поэтому он вопросительно смотрит.
- Это глинтвейн,- мужчина обхватывает чашку своими теплыми ладонями поверх рук Субару.
Сумераги кивает и забирает себе чашку себе единоличное пользование. После нескольких глотков горячего напитка становится немного легче, но по-прежнему знобит.
- Я вас перепутал,- смелости хватает только на эти немудреные слова.
- Ничего страшного,- мужчина улыбается.- Давай перейдем на «ты»? А то всё-таки новый год вместе будем встречать, а выкаем друг другу…
Субару сам невольно улыбается, но это – предвестник истерики, уж больно абсурдно пить чай с убитым человеком, за жизнь которого он, чуть было, не отдал свою.
Мужчина угадывает нестабильное состояния оммёдзи:
- У меня здесь холодно, ужасная квартира.
Он извлекает из шкафа клетчатый плед и укутывает Субару, приобнимая того за плечи. Щелкает выключатель,но становится не на много темнее: фейерверки на улицах, гирлянды ярко светят в окно комнаты. От Сумераги пахнет алкоголем и корицей, в голове у него – сущий сумбур, который едва не перерастает в неврастенические рыдания.
- Не называй своего настоящего имени, пожалуйста,- Субару шепчет себе под нос, но уверен – его слышали.
Мужчина прикасается губами ко лбу Сумераги – проверяет температуру. У оммёдзи жар, руки холодные, а шея горячая.
- Тебе стоит отдохнуть,- эти слова спаситель шепчет почти в губы Субару.
Теперь Сумераги и рад бы разрыдаться, однако не выходит. Он приближается к чужим, что-то еще шепчущим губам, настолько близко, что между ними остается даже не миллиметр – меньше. Создается иллюзия того, что можно вечно слушать чужое дыхание.
- Я…- Сумераги в очередной уже готов извиниться.
Но Сейширо (а Сейширо ли?) перехватывает инициативу и целует Субару. Крепко, проводя языком по его губам, прижимая его к себе, покусывая его губы. Светлый оммёдзи чувствует запах Сакурадзукамори, который помним сейчас даже лучше своего собственного имени.
Мужчина отрывается от губ Сумераги, и тот осознаёт, что, несмотря на поцелуи, алкоголь в крови, бешено стучащее сердце, начинает засыпать. И Сейширо знает его лучше чем кто-либо: он обнимает Субару, он сейчас тут, рядом. А завтра, проснувшись, светлый оммёдзи может оказаться у себя дома, может найти записку «Я вернусь.» с подписью «Тот самый человек», а может проснуться в объятиях Сакурадзукамори. Но какая сейчас-то разница?

@темы: Tokyo Babylon, Яой, Seishiro\Subaru, X/1999, PG-13

---

[chastity_first]

Название: Один за всех и все за одного
Автор: Jack Hollows
Перевод: Male-Male
Оригинал: All for One and One for All
Фэндом: Tsubasa: RC
Пэйринг: опять же, великая тайна бытия, но не та, которая была в прошлый раз.
Рэйтинг, жанр: юмор (на самом деле, стеб); PG-13
Дисклеймер: мой только перевод
Разрешение на перевод: к сожалению, нет, ибо контактные данные автора покрыты мраком тайны.
От автора: простите меня, ООС полнейший, но, по крайне мере, я развлекаю скучающих людей.
От переводчика: простите меня, корявость и вольность перевода полнейшие, но, по крайне мере, я развлекаю скучающих людей.

вынести себе мозг

Три пары глаз – янтарные, алые и, наконец, лазурные, - смотрели на самую желанную на свете вещь. На последнюю печеньку. Все трое были одержимы идеей попробовать ее. Шаоран жаждал откусить кусочек, Курогане был поражен этой сладкой штукой, а Фай просто с благоговением смотрел на печеньку и тихо шептал ей какие-то милые глупости, надеясь, что она услышит. Они слонялись около пекарни целыми днями, забыв о своих делах, чтобы провести чуть больше времени со своей новой любовью – печенькой. В конечном счете, хозяйка пекарни заметила, что они практически поселились напротив ее витрины, и все-таки решила дать им тарелку с печеньками. Они приняли ее с восторгом, ну, точнее говоря, Фай принял с восторгом – в случае Курогане это было что-то вроде «А, фигня», а Шаорана – «Спасибо, мисс». Они торопливо накинулись на лакомство, каждый старался съесть больше, чем его спутники. И теперь у них была всего одна печенька. Они все хотели ее заполучить – печенька стала главным смыслом их жизни, за исключением, разве что, Сакуры для Шаорана.
-Она должна быть моей, - твердо сказал Курогане, протягивая руку к печеньке.
-Нееееееет! – заскулил Фай, хватая воина и вытаскивая из его ладони печеньку, упавшую обратно в тарелку. Шаоран тихо спросил:
-Пожалуйста, можно я ее съем?
-НЕТ! – заорал Курогане, - он принадлежит только мне и я надеру ваши задницы, потому что это моя долбаная печенька!
Фай захихикал, ниндзя зло на него посмотрел
-Может, мы разделим ее на три части? – с надеждой предложил археолог. Похоже, воин и маг не собирались договариваться.
-Ничего ты не получишь. Это моя печенька, - Курогане снова схватил лакомство. Фай снова выдернул его у брюнета. Шаоран вздохнул и покачал головой. Мимо прошла хозяйка пекарни.
-Хватит! Никто не получит эту печеньку! – женщина убрала тарелку, а троица чуть не разрыдалась. Ну, кроме, Курогане, потому что плакать было не по-мужски. Хозяйка посоветовала им убираться, и они покинули заведение.
-Это все твоя вина, пацан, - буркнул Курогане.
Фай улыбнулся:
-Думаю, ночью я проберусь в пекарню и проведу прощальную ночь с печенькой-сан.
-Что еще за глупая идея? – возразил воин, хотя все трое решили, что именно так они и поступят.

Право первым нанести визит в пекарню получил Курогане, потому что это было право настоящего мужчины. В любом другом случае он бы посчитал это занятие идиотским, но сейчас речь шла о последней печеньке. Шаоран же пошел спать, надеясь на свободный от печенек сон, как вдруг он почувствовал, что в его кровати есть кто-то еще.
-Пссст, Шаоран-кун.
Глаза мальчика расширились, он узнал этот голос. Он посмотрел в сторону, стремясь подтвердить свою догадку, и, действительно – рядом с ним лежал Фай, как обычно, широко улыбающийся.
-Мы будем спать вместе.
-Чт…! – воскликнул было Шаоран – от такого заявления он бы точно упал, если бы уже не лежал.
-Ш-ш-ш, а то Сакура-чан нас услышит. Попробуй успокоиться.
Шаоран заорал, но волшебник поспешно зажал его рот своей тонкой бледной ладонью.
-О Боже, ну можно же мне хоть раз устроить пижамную вечеринку? – закатил он глаза.
Выражение ужаса на лице парня вызвало у мага приступ истеричного хихиканья.
-Что ж, спокойной ночи, - пропел он, обхватывая Шаорана своими длинными руками, положив одну на его грудь. Шаоран вздрогнул, но смирился, и они заснули только для того, чтобы проснуться в еще большем недоумении.

Курогане вошел в пекарню… ну, правильнее будет сказать – ворвался туда через окно со страшным грохотом, который мог бы вызвать кучу проблем, если бы этот мир не был таким примитивным. Он обыскал все помещение, переворачивая столы и разламывая полки в поисках его родной, единственной печеньки. В конце концов, после того, как он полностью разгромил комнату, Курогане нашел то, что искал – одинокую печеньку, во всем своем великолепии лежащую среди всего этого хаоса.
-Печенька… - промолвил Курогане, шагая к ней, - Прости меня, печенька, но мы не можем быть вместе. Есть те, кто хотят разлучить нас с тобой.
Печенька не ответила.
-Ну и прекрасно, можешь молчать! Ты была моим товарищем, как и многие из твоих собратьев! Почему ты не хочешь быть со мной, почему ты молчишь, наблюдая за тем, как эти двое дерутся за тебя, словно свиньи!
Печенька, разумеется, не ответила.
-Боже, просто поговори со мной! Позволь мне услышать твой голос, моя молчаливая любовь! Не дай мне покинуть этот мир, зная, что я оставляю тебя здесь, но оставив меня в неведении о твоем мнении.
Тишина.
-Хорошо. Я запомню тебя такой. Я думаю, у тебя тоже есть кто-то, кого ты должна защищать.
Курогане бросил взгляд на кекс.
-Это он, не так ли? Ты должна защищать его. Я понимаю это и не буду вставать на пути твоего долга. Ты благородная ниндзя.
Курогане поклонился печеньке.
-Боюсь, здесь наши пути расходятся. Я должен вернуться к человеку, которого хочу защитить.
Курогане последний раз посмотрел на печеньку перед тем, как вылезти через разбитое окно и направиться домой. Начался дождь.
-Это предзнаменование… - пробормотал воин, заходя в их временное жилище.
-Эй, маг, я попрощался с чертовой печенькой! Вали, твоя очередь! – до него донесся шорох, а потом зевающий Фай вышел из комнаты Шаорана.
-Куро-пи, уже? Не думаю, что ты успел нормально попрощаться.
Курогане фыркнул:
-Какая разница… эй, а что ты делал в комнате пацана?
-У нас была пижамная вечеринка, - засмеялся волшебник, хлопнув Курогане по плечу и, уже подойдя к двери, добавив:
-Надеюсь, теперь ты составишь ему компанию! – он быстро выскользнул на улицу и тут же простонал:
-О нет, дождь! Какая скука!

Фай вприпрыжку бежал по дороге и радостно кружился, обнаружив, что под дождем не так уж и скучно. Он посмотрел на небо, изумляясь его красоте, а потом продолжил свой путь, ведя себя так, будто впервые увидел дождь. Дойдя до пекарни, он обнаружил разбитое окно и с досадой покачал головой:
-Ах, Куро-чи… - он открыл незапертую дверь, мимолетно задумавшись, почему Курогане обязательно было вламываться через окно, но все мысли вылетели у него из головы, когда он увидел, какой разгром учинил воин: пекарня была полностью разрушена, полки разломаны, столы перевернуты и везде валялась еда. Нетронутыми остались только его дорогая печенька и кекс. Фай съел кекс, потому что был голоден, и только потом обратил свое внимание на печеньку:
-Ох, печенька-сан, я так по тебе скучал.
Фай с нежностью взял печеньку и прижал ее к своей груди.
-Это наша последняя встреча, печенька-сан.
Фай поднес печеньку к губам и легко ее поцеловал.
-Я люблю тебя, печенька-сан, я так сильно тебя люблю.
В глазах Фая блеснули слезы, он почти раздавил печеньку – так сильно он ее сжимал. Он посмотрел на разбросанные вокруг предметы: еду и другие вещи, которые, по мнению Курогане, было очень весело изуродовать, и расчистил место для себя, чтобы лечь рядом с печенькой. Он уставился на нее и надолго замолчал, гладя ее одним пальцем.
-Печенька-сан… - сказал он с улыбкой.
-Ты тот, кто может заставить меня забыть об Ашуре, ты тот, кто может спасти меня, печенька-сан.
Фай снова прижал печеньку к себе, а потом начал расстегивать золотые пуговицы своей рубашки, целуя печеньку. Он стянул с себя рубашку, а потом скинул свои ботинки и снял оставшуюся одежду. Теперь он остался обнаженным рядом с печенькой.
-Да, ты защитишь меня, печенька-сан. Я люблю тебя.
Тут Фай заметил, что печенька не отвечает на его знаки внимания и вообще, не говорит и не двигается.
-Ты не чувствуешь то же самое? Ты не хочешь меня, печенька-сан?
Фай внезапно отдернул руку от печеньки.
-Нет!
Фай замотал головой.
-Ты не Курогане! Что я наделал!
На самом деле, Фай ничего не сделал с ней, да и трудно было бы сделать что-нибудь подобное с печенькой, но ему нравилось думать, что он все-таки сделал это.
-Конечно же, ты не можешь вернуть мою любовь, потому что знаешь о Куро-тане.
Фай начал со стыдом озираться, потом он обнаружил свою одежду на полу и торопливо натянул ее обратно.
-Спасибо, печенька-сан, встреча с тобой раскрыла мне глаза.
Печенька не ответила.
-Ва-а, да ты скучнее, чем Куро-ша.
Фай возвел глаза к потолку, а потом засмеялся, похлопав печеньку.
-Что ж, мне пора идти. Боюсь, мы больше никогда не увидимся. Прощай, печенька-сан.
Фай в последний раз поцеловал печеньку и, бросив прощальный взгляд на пекарню, вприпрыжку направился домой. Он тихо открыл дверь, чтобы не разбудить Шаорана или Курогане, но увидел, что воин не спит, а, сидя в кресле, читает один из своих журналов.
-Ты не спал с Шаораном? – спросил маг, и тут оказалось, что археолог их слышал, потому что он чуть не задохнулся в своей комнате, а потом последовало шуршание простыней и невнятное бормотание.
-Нет, - ответил Курогане, переворачивая страницу журнала, - и какого черта я должен был это делать?!
-Узнаю своего Куро-ми, - засмеялся Фай. Он уселся на колени воина, отбирая у того журнал и обнимая Курогане за шею.
-Знаешь, встреча с печенькой-сан заставила меня кое о чем задуматься.
-Как эта хрень могла заставить тебя задуматься? Эта безмолвная штуковина не сказала ни слова, пока я там был.
-Ему не нужно много говорить, он, как и ты, предпочитает язык тела.
-С чего ты взял, что это «он»?
-Потому что он мне понравился! – Фай с укором посмотрел на Курогае и уткнулся носом в его шею:
-Куро-пон… - пробормотал он.
Заставший своих спутников за таким занятием Шаоран густо покраснел и неловко пробормотал:
-Эм… наверное, теперь моя очередь…
-Лучше уйди, пока мы не перешли к более серьезным вещам. Или пока я не прикончил мага – посмотрим, что будет более занимательно.
Все фанаты курофаев знают, что будет более занимательно.
Курогане, дав совет археологу, недвусмысленно указал на выход. Парень быстро кивнул, захлопнув за собой дверь и надеясь, что Курогане и Фай не будут становиться такими слишком уж часто. Прогнав эти мысли из своей головы, он направился к пекарне. Найдя здание, он открыл дверь и задумался, зачем надо было разбивать окно, если пекарня была незаперта. Он сразу же заметил печеньку, лежащую на пятачке чистоты посреди ужасного беспорядка.
Шаоран встал перед ней на колени.
-Печенька…
Это было все, что он смог сказать перед тем, как почувствовал, что по его подбородку стекает ниточка слюны. Он еще не вышел из своего детского возраста, и печенька была для него невыносимо соблазнительна.
-Нет! Нет! Я дал слово!
Шаоран поспешно отвернулся от манящего лакомства.
-Я не должен! Держись, Шаоран!
Шаоран снова посмотрел на печеньку. Один маленький укус не повредит…
Шаоран поднял печеньку, сопротивляясь желанию заглотить ее целиком и начал теребить его так, чтобы это осталось незамеченным. Из его глаз потекли слезы – напряжение было слишком сильно, чтобы справиться с ним. Призвав всю свою внутреннюю силу, Шаоран шарахнулся от печеньки и отбросил ее в другой конец комнаты.
-Нет! Нет! НЕЕЕТ!
Шаоран с ужасом смотрел, как печенька, ударившись об стену, разлетается на кусочки.
-Упс… - сказал Шаоран, осознав, что он натворил. Он подполз к рассыпавшимся останкам печеньки, поднимая ее искореженное тельце и баюкая его в своих руках. Все, что он мог сделать теперь – вернуться домой и объяснить, что он убил ее. Теперь он был убийцей. Шаоран вышел на улицу, где все еще шел дождь, из-за которого ему пришлось укрыть печеньку своей курткой, чтобы защитить ее. Он не сдерживал слез, идя сквозь дождь и не отрывая глаз от земли до тех пор, пока не подошел к дому и не открыл дверь, в агонии падая на колени, кладя тельце на пол перед Фаем и Курогане. Маг и воин оторвались друг от друга, и вся искореженная красота печеньки предстала перед ними.
-Что ты сделал?! – потребовал ответа Курогане, хватая Шаорана за волосы и заглядывая в его лицо.
-Я… я не знаю! – воскликнул мальчик, боясь того, что с ним может сделать ниндзя, - Она был такой хрупкой! Я бросил ее, чтобы не есть, и она развалилась!
Фай прижал руки ко рту при виде мертвой печеньки.
-Шаоран… - это было все, что он мог сказать, отворачиваясь от истерзанного тела печеньки. Курогане отпустил волосы археолога и собрал кусочки останки.
-Мы должны достойно похоронить ее – она это заслужила.
Итак, Фай, Шаоран и Курогане вышли на задний двор и похоронили печеньку. Фай даже сделал маленький гробик и положил маленькие цветочки на его крышку. Он тихо плакал на груди у Курогане, а Шаоран не мог скрыть сжигающую его вину. Дождь кончился, и они все стояли и смотрели на могилу печеньки-сан.
-Покойся с миром, печенька-сан.

@темы: Tsubasa:RC, PG-13

---

Постоянная

[katjes_es_es_es]

Автор: Uakari (оригинал: www.fanfiction.net/s/6496426/1/Constant)
Перевод: Мой
Фэндом: Тсубаса
Пэйринг: Тойя/Юкито
Рэйтинг, жанр: Джен, ангст, флафф (немножко), POV Тойя
Дисклеймер: Вот он, родимый
Примечания: Вся эта жуткая временно-пространственная путаница глазами Тойи. Лично я такого больше нигде не читала. Имхо, заставляет посмотреть на всё произошедшее под немного новым углом. No beta ^_^"

-Отец...
Темноволосый мужчина улыбается; если спросить Тойю - слишком спокойно, слишком подавленно.
-Давай верить в будущее.
Он следует взгляду мужчины. Где-то вдали от дворца ветер гоняет песок вокруг наполовину скрытых руин. Он воет, как умирающее животное; его скорбные стенания дерут по барабанным перепонкам, требуя внимания и при этом не открывая ничего важного.
-Верь в будущее.
Он видит свою сестру, в чёрных одеждах и истекающую кровью. Меч – нет, два меча – пронзают её грудь, и она исчезает в небытие, оставляя лишь улыбку и таинственное послание.
„Никогда не забывай: мы можем изменить будущее.“
-Давай верить в...
Она уже почти исчезла, потерялась в море лепестков, уносимых порывом ветра. „Я лю...“
-...будущее.

Тойя понимает, что сидит на кровати. Шум крови в ушах и её стук в висках свидетельствует о том, что его слишком резко побросило в сидячее положение. В комнате тихо, одиноко и прохладно, как всегда ночью в пустыне. Несмотря на холод, Тойя покрыт тонким слоем пота – пот капает с кончиков волос и проводит тонкие линии по его шее и спине. Его дыхание неровно; воздух кажется вязким, как будто он дышит какой-то густой массой. Может быть, он вдохнул собственную слюну – а она, кажется, заполняет рот с жуткой скоростью – и прежде чем он понимает, что делает, Тойя отбрасывает в сторону одеяла и придирается сквозь три ряда штор, чтобы попасть на балкон, с которого открывается вид на город.
Здесь холоднее, и его волосы встают дыбом, когда он вглядывается в темноту. Его кожа покрывается мурашками из-за холодного пота, которому не удаётся испариться – вместо этого он оседает на коже тяжёлым покровом и пропитывает слишком тонкие ночные одежды. Тойя вцепляется в мраморные перила и наклоняется вперёд, фокусируя взгляд на приглушённых огнях города далеко внизу. Факелы трепещут на ветру – единственное напоминание, что Клоу в этот час на самом деле жив, а не лежит пустым городом-призраком, что так настойчиво утверждают его безлюдные, тихие улицы.

Клоу жив.

Клоу...

Это не первый раз, когда ему приснилось, что его сестра исчезает. Это не первый раз, когда ему приснился темноволосый мужчина, к которому он обращается „отец“, но который отзывается и на „Клоу“; темноволосый мужчина, который ведёт себя и говорит, как его отец, который мог бы быть его отцом, если бы он не был уверен, что его отец спит в западном крыле дворца – дворца, которым он правит под именем Фуджитака.

Клоу был мёртв.

Клоу в его снах умер много лет назад, оставив его одного в расцвете юности, плохо подготовленного к правлению царством. Сейчас Тойя явно чувствует панику, которую он так часто испытывает в своих снах – ощущение, скручивающее его изнутри, зарождающееся внизу живота и поднимающееся вверх по его телу, пока биение его сердца не начинает глухо отдаваться в горле. От него требуют всё больше и больше: процессии дворян с их мелочными пререканиями и неразрешимыми вопросами никогда не кончаются, и проблемы политики и вооружения никогда не оказываются такими простыми, какими его отец – нет, не его отец, Клоу – всегда их преподносил. Засуха на западе и наводнение на востоке. Налоги стали неподъёмными для тех, чья земля из-за засухи принесла лишь половину урожая, но нужно больше денег для соединиения подземных вод с новой системой орошения. Его подданые его обожают; его подданые его ненавидят.

Люди Клоу тают как воск перед его глазами.

Он слышал историю своей сестры. Он слушал с мрачным восхищением, пока она рассказывала свои сказки – а это единственное, чем они могут быть, ни капли правды не может быть в них, по крайней мере для него (ведь он видел, как она входила в залы очищения в день её четырнадцатилетия и как она вернулась оттуда в тот же день, покрытая кровью и избитая, на руках двоих мужчин, которых он про себя уже решил приговорить к смерти за то, что они посмели прикоснуться к его сестре). Сказки о других мирах и других воплощениях, о ведьмах и нарушенных запретах. Он не сомневается, что они не выдуманы: Сакура может быть слишком эмоциональной и склонятся к утрированию, но она никогда не стала бы лгать. Всё же он придерживает осторожную дистанцию от этих рассказов.
Вернее, он попытался держать дистанцию. Это отчуждение стало проблематичным после того, как сны начали повторяться, растянулись и переплелись друг с другом, остатив его собирать по кусочкам почти полную другую шкалу времени, охватывающую семь лет с первого прибытия пацана в страну и заканчивая моментом их с Сакурой выхода из руин. Он не жил в том времени, эти кусочки – лишь фрагменты, сцены, фрагменты сцен – изолированы от его основного сознания, и, конечно, не имеют никакого сходства с двойной жизнью, которую описывает сестра, но, тем не менее, навязчиво реальны. Эти осколки собираются в жуткую мозаику мира, где всё переворачивается с ног на голову, белое становится чёрным, его мать мертва, а его отец – его настоящий отец – является археологом, копающимся в остатках священных руин. Руины в сердце их цивилизации для того мира снов не больше, чем неразгаданная загадка, его семья разбита и соединена по-новому, его жизнь брошена в неопределённость из-за внезапного восхождения на трон и исчезновения его сестры.
Тойя замечает, что уже в миллионный раз размышляет о том, не являются ли эти сны частицами воспоминаний другого него. Несколько лет назад эта мысль показалась бы смехотворной - легкомысленной фантазией, которую плетут глупые придворные дамы за послеобеденным чаем, в который они тайком подлили алкоголь – но после всего, что он слышал, что он видел... Сейчас это кажется самым закономерным вопросом. Он не задаст его вслух; выводы, последущие за этим, приводят его в ужас. Что стало с его другим „я“? Растаял ли он так же, как те, которых он видел в снах? Что с его пропавшей сестрой? Если его Сакур было две, то...
У него жжёт в глазах, и он массажирует виски, чтобы отогнать неизбежный шквал вопросов, на которые нет ответа, вопросов, которые переполняют его разум во время таких ночных размышлений. Это бесполезный жест; мысли подходят, как прилив, и вторгаются в самые тёмные глубины его души, которые он пытался оградить, сохранить последним пристанищем. Ему становится интересно, тоже в миллионный раз, как Сакуре удаётся не соскользнуть в чистое безумие, которое приходит от занятия этими вопросами. Может быть, это даётся легче со знанием всех событий; может быть, это приносит облегчение, которое не могут дать те сбивчивые обрывки сновидений. Точно зная судьбу своего другого „я“, ты, вероятно, находишь хоть немного утешения.
А может быть, это её безоговорочная привязанность к этому проклятому мальчишке. Одна единственная вещь, один единственный человек – даже если Тойе претит оказывать ему столько чести – связывает две её жизни через разделяющую их пропасть...
Он видит своё дыхание в холодном воздухе от выпущенного вздоха и ещё сильнее опирается на перила. Он так погружен в мерцание городских факелов, что не замечает ни мягкий шорох штор позади него, ни тихий звук приближающихся шагов. На его плечи опускается что-то тёплое и мягкое, вокруг его талии смыкаются руки, и к его спине прижимается лицо.
-Что ты здесь делаешь? - шепчет Тойя, по-прежнему вглядываясь в безжизненные улицы внизу.
-Смотрю, чтобы ты не замёрз до смерти, - слышится приглушённый ответ. Дыхание Юкито посылает тепло по спине Тойи, и его губы щекочут сквозь лёгкую ткань ночной рубашки. -Ты снова видел это.
-Ммм.
Тойя распрямляется и легко сжимает локоть Юкито, хотя пока ему не хочется оборачиваться. Одеяло сползает с его плеча, и на секунду ему хочется скинуть его полностью: есть что-то успокаивающее в колючем холоде и в том, как он заставляет онеметь всё тело, с головы до ног, замедляя эту злополучную вереницу непостижимых вопросов – но вместо этого закутывается плотнее. Мало что можно выиграть от кратковременного облегчения, которое принесёт холод, но многое потерять от невовремя пойманной простуды.
-Ничего не поделаешь, Ваше Высочество.
Тойю передёргивает от этого титула, и ему требуется усилие воли, чтобы не обернуться и не прочитать Юкито нотацию про то, как ужасно неуместно обращаться к нему подобным образом, когда они полуодетые стоят посреди ночи в их спальне, закутанные в одеяло с их постели, ещё тёплой от жара их тел...
Он больше чувствует, чем слышит смех Юкито и фыркает, понимая, что жрец получил именно ту реакцию, на которую надеялся. Его внимание теперь полностью отвлечено, зловещий круг мыслей разорван. Он разворачивается, отнимает руки Юкито от своего тела и пытается принять Грозный Вид.
Юкито улыбается – почти ухмыляется, хотя его лицу это никогда как следует не удаётся – в лунном свете, и вся шутливая враждебность, которую так тщательно собирал Тойя, окончательно потеряна. Он наклоняется, прижимаясь поцелуем к серебрянным волосам, и укутывает их обоих потеплее.
-Иди снова в постель, Тойя, - твёрдо говорит Юкито через какое-то время. Тойя нехотя освобождает его, пробирается сквозь шторы назад в спальню и падает мешком на кровать. Юкито суетится вокруг него, задёргивая прикроватные занавески и поправляя одеяла, доблестно сражаясь за освобождение краёв, которые Тойя подмял под себя грудью и коленями - пока, наконец, не устраивается у тойиной спины, подперев одной рукой голову, а второй играя с взъерошенными ото сна чёрными прядями.
Тойя откидывает голову навстречу прикосновению, тихо мурлыча где-то в глубине горла, и удивляется, как такой простой жест способен заставить эти рванные лоскуты сновидений и реальность свернуться и переплестись друг с другом в единое целое. Он всегда рядом - путеводная нить, связывающая два мира, разделённых смертями, исчезновениями, невзгодами; единственная постоянная, охватывающая бездну между тем, что есть, и тем, что могло бы быть. Эта сцена никогда не меняется, вне зависимости от того, какими становятся кулисы, и от статистов, появляющихся и исчезающих за декорациями; всегда есть они двое, неразрывно связанные друг с другом и твёрдо стоящие на переднем плане.
Сон обволакивает его; ощущение пальцев, скользящих по его волосам и плечам, растворяется и опускается на Тойю бесконечным покоем. Ему снова снится сон: за его сомкнутыми веками вновь пробуждаются другие реальности, но они – уже не мучительные видения забытой жизни, которые он видел раньше. Мотоциклы, окономияки, целая череда странных работ и одежд, в которых он бы никогда не показался на людях. Там очень много еды и также много смеха, и, самое главное, радостное чувство завершённости – что не все версии его существа оказались искажениями, что не все его воплощения обречены затеряться среди обломков сломанного мира.
Что всё обязательно будет хорошо.

@темы: Other pairing, Tsubasa:RC, Яой, Yukito, Touya, PG-13

---

[chastity_first]

Название фанфика: Марионетки
Автор: Male-Male
Фэндом: Tsubasa: RC
Пэйринг: сие есть великая тайна бытия
Рэйтинг, жанр: стеб, PG-13
Дисклеймер: дисклеймляю
От автора: я и раньше говорила, что под катом бред, но под этим катом особенный бред. Ну в общем, я опять не смогла удержаться. Но я больше не буду, честно. Бред навеян мангой с ее фразами про "пешки" и прочее.

Марионетки

Марионетки.

-Ля-ля-ля, ля-ля-ля… о, привет!
-Привет. Прекрасно выглядишь.
-Спасибо, ты тоже! Знаешь, я давно хотел сказать, что меня притягивают люди с темными волосами.
-Серьезно?
-Абсолютно! И твои красные глаза… их взгляд будто пронзает меня насквозь!
-О-о, это просто комплимент или тонкий намек?
-А вот поцелуй меня и узнаешь!
И Фей Вонг Рид вытянул губы трубочкой и чуть наклонился, дрожа от нетерпения.
Юко предвкушающее ухмыльнулась и подалась вперед.
«Что за черт?!» – яростно думал Курогане, скользя языком по губам удивленно хихикающего Фая.
-А эта игра довольно забавна, - с горящими глазами произнес Рид, и накренил вагу, от чего его марионетка упала прямо в объятия своего бывшего противника.
-А то! И плата за мое изобретение совсем невелика – всего-то отказаться от своих злодейских планов, - довольно хмыкнула сидящая по другую сторону прорези между измерениями Юко и дернула за нити, заставляя своего игрока унести светловолосого волшебника в спальню.

Несколько месяцев назад...

-Полюбуйся на мою марионетку! – Фей Вонг Рид щелкнул пальцами, создавая маленькое изображение улыбающегося блондина, - Это идеальный лжец – он будет всюду следовать за этими детьми, обманывая их своей счастливой и беззаботной маской, а когда придет время, без колебаний убьет любого из них, чтобы вернуть своего драгоценного брата!
-Ха! И не таких обламывали! – пренебрежительно фыркнула Юко, и над ее раскрытой ладонью появился темный силуэт, - Так, что тут у нас… ага! Беспощадный воин, презирающий лжецов и трусов – он в один миг расколет твоего мага! Думаю, я найду, куда направить его жажду битвы!
От фигуры брюнета протянулись тонкие нити, ведущие к ваге в руке женщины.
-Это мы еще посмотрим! – Фей Вонг Рид извлек из воздуха такой же, как и у ведьмы, крест, прикрепляя его нити к изображению светловолосого волшебника.

-Я на самом деле не понимаю, почему мое тело это делает, маг! – оправдывался Курогане, прижимая Фая к стене и стягивая с него брюки.
-Иногда тело лучше знает, Куро-ван-ван! – простонал Фай, игриво пиная воина в коленку - Не останавливайся, мне даже нравится!
-Тогда какого черта ты сопротивляешься?!
-Да ты не обращай внимания – условный рефлекс, наверное!

А где-то далеко-далеко в своем замке Фей Вонг Рид с напряженным пыхтением размахивал вагой, пытаясь вырвать свою марионетку из цепкой хватки игрока Ведьмы Измерений.

@темы: Tsubasa:RC, PG-13

---

[velial~m]

Название фанфика: Катарсис
Автор: velial~m
Фэндом:Tsubasa RC как основной, мимоходом могут пострадать и иные миры )
Пэйринг: ШаоранхШаорон, КуроФай
Рэйтинг, жанр: PG (больше автор не знает, что тут написать)
Об авторских правах и обязанностях: персонажи всецело собственность Клампа. Трава моя. Некоторые идеи – тоже )
Примечание: Катарсис (от греч. catharsis – очищение) — сильное эмоциональное потрясение, которое вызвано не реальными событиями жизни, а их символическим отображением, например в произведении искусства. Термин был привнесен в психологию и психоанализ из античной трагедии
Предупреждения и пожелания: AU. повествование преимущественно от лица Шао-клона. Тапки принимаются, но с обоснуями. Автор впервые пытается писать что-то по Тсубасе =3 ах, да, если кто-то не прочь побетить - буду рад.

кусочек 1

Я – Шаоран.
Это мое имя. Шаоран. Есть еще один человек с таким же именем, и этого человека я…кажется, люблю. Я не уверен.
Мы ходим в одну и ту же школу, в параллельные классы. Он учится на «отлично», я тоже стараюсь не отставать, потому что мне нельзя быть хуже него.
У нас одно лицо, телосложение и даже голоса совершенно одинаковые.
Вот только…
Характер у него очень холодный. Ко всем, но ко мне в особенности.
Я верю, что ко мне в особенности, потому что хочу быть для него кем-то, выделяющимся из толпы. Все-таки мы братья-близнецы, сколь бы странно это не звучало.
Дни рождения у нас разные. Абсурд, говорите? Но что я-то могу поделать?
Я, в общем-то, даже рад этому. Кажется, он тоже не против.
Мы живем вместе, но мало общаемся.
И есть еще одна особенность – я ничего не помню о детстве.
- Это потому что несколько лет назад вы попали в аварию, в которой погибли ваши родители.
Так говорит наш врач. Только у меня всегда от этих слов мурашки. Что-то не так. Что-то очень сильно не так…
Я не помню ничего до аварии. И саму аварию тоже. Ни следа.
Не знаю, помнит ли что-то Шаоран-кун, потому что мы не говорим об этом. Мы вообще почти не говорим.
Каждое утро я сижу на кухне, в пижаме, босиком, немного зябко. Я просыпаюсь раньше, чем он, и всегда подогреваю ему молока. Шаоран-кун любит теплое молоко и обычно пьет его на завтрак, иногда вместе с печеньем. Мне нравится хотя бы это делать для него, он никогда не благодарит, и обычно даже не смотрит на меня, но уже от того, что он пьет это молоко, внутри теплеет.
- Сегодня контрольная, ты подготовился?
- Да.
Чуть поджимаю губы. Все, он больше ничего не скажет, короткое сухое «да» - это все, чего я могу добиться от него по утрам.
Шаоран-кун довольно популярен в нашей школе, что странно – он же такой холодный. Но он уже встречался с несколькими девочками, правда, очень недолго. Я, стыдно признаться, следил за ними каждый раз. Наверняка Шаоран-кун замечал меня, но никогда не подавал виду. Когда он целовал их, я слышал, как внутри кто-то говорит «Это неправильно».
Это неправильно!
Сейчас у нас зима, много снега, как-то аномально много для Токио. Мерзнет нос, мерзнут уши и немеют пальцы. До школы не очень далеко, поэтому мы идем пешком. Сегодня мы идем вместе – а это редкость. Я всю дорогу рассматриваю его, изо всех сил стараясь, чтобы он этого не заметил. Я совершенно не похож на него. Вроде бы те же каштановые волосы, карие глаза, нос, губы…
Но он - с о в с е м д р у г о й .
- Знаешь, мне приснился сон, - вдруг слышу я свой голос. Я не собирался говорить об этом, случайно.
Конечно, он молчит, но что-то в его внешнем виде чуть меняется, и я понимаю, что могу продолжить.
- Во сне я провалился под лед…даже нет, я изначально был подо льдом, в озере или речке. Я изо всех сил пытался выбраться, но не мог разбить толстый слой льда. Что странно – я задыхался, но не мог умереть. И было такое странное ощущение…что я не могу умереть, пока не сделаю что-то очень, очень важное. Но я не помню, чем закончился сон…
Шаоран-кун молчит, продолжая шагать. Снег скрипит под ботинками. Я смотрю ему в спину и чувствую, что счастлив. Я рассказал ему сон. Это как целый месяц слышать его «да» - за один раз. Обычно он совсем не слушает, а сегодня слушал.
Мы расстаемся на пороге школы, потому что он ускоряет шаг – впереди его новая пассия. Я остаюсь в холле, стягиваю шапку и глупо улыбаюсь сам себе. Ну и что, что с ней он ходит за ручку и ест в школьном кафетерии. Зато я рассказал ему сон. Я живу с ним. Я подогреваю ему молоко каждое утро, и он любит это молоко.
Он любит меня. Он ведь не может не любить меня, правда? Я ведь его брат…
Но знаете…я очень сильно сомневаюсь в последнем.
Каждый раз, думая об этом, я вспоминаю один эпизод из нашей жизни. Это случилось пару лет назад, то есть где-то на второй год той жизни, которую я помню.
На часах было полтретьего ночи, когда меня разбудил какой-то шум. Продрав глаза, я понял, что это доносится из его комнаты. И, конечно, побежал туда.
Он стоял у нараспашку открытого окна. Поначалу я даже не понял, что это мог быть за шум, но в следующий момент…
- АААААааааа!!!!
От его жуткого крика внутри все словно замерзло. На несколько секунд я остался стоять как вкопанный, а его крик перешел в сдавленный стон и всхлип.
- Шаоран-кун! – я очнулся и подбежал к нему.
Стоило мне обнять его, как Шаоран-кун упал на колени. Казалось, он совсем без сил.
- Что с тобой?! Что случилось?? – я был напуган до смерти. Никогда раньше не видел его в таком состоянии.
На меня уставились настолько тяжелым взглядом, что перед глазами все поплыло.
- Ее нет, - прошипел он сквозь зубы, - Сакуры нет. И никогда не будет!
Я ничего не понял тогда, но его тон, его глаза, его слезы, все говорило о том, что я виновен.
Это все и з - з а м е н я.
Сакуры нет в нашем мире. Я не знаю, кто такая Сакура, но от этого имени внутри становится еще страннее, чем от слов врача про аварию. Сакуры нет.
Сакура была.
Вот в чем я уверен. Потому что однажды, пока Шаоран-куна не было дома, я убирался в его комнате…нет, стоит быть честным хотя бы с собой – я рылся в его вещах, пытаясь отыскать хотя бы зацепки ответов на все свои вопросы, и наткнулся на фотографию. На ней был Шаоран-кун с какой-то рыжей девочкой, им обоим лет по 10. Я никогда не видел ее прежде, но подсознание выдало моментально – «Сакура».
«Ее нет»
В этом совершенно точно виноват я. Я чувствовал это так же сильно, как и кулак Шаоран-куна, который вернулся раньше, чем я рассчитывал. Он не был счастлив обнаружить меня в своей комнате, да еще и с фотографией в руках.
Это только больше подтвердило мои опасения.
Но с тех пор мы ни разу не касались этой темы.
Поэтому я не знаю, кто такая Сакура, почему ее нет, и кем она приходилась Шаоран-куну, хотя насчет этого у меня есть догадки.
И еще одна странная штука – мое первое воспоминание.
Я никому никогда не говорил о нем.
В этом воспоминании я лежу на операционном столе. Совершенно голый. И на мне ни царапины, но голова не соображает ничего – она совершенно чистая, я даже ни о чем не думаю.
Но стоит поднять взгляд, и я вижу перед собой его. Шаоран-куна.
И в его взгляде столько сострадания, столько боли за меня, что мне хочется умереть.
Обычно это воспоминание приходит ко мне в форме сна. И часто в конце сна оказывается, что это вовсе не операционный стол, а какое-то странное неопределенное место посреди тьмы, Шаоран-кун что-то кричит и прыгает ко мне, а я знаю, что он стремится защитить меня, оградить от чего-то, но ему слишком больно, и почти ничего не выходит.
Когда я просыпаюсь, меня трясет, но во сне я не чувствую совершенно ничего – словно у меня…нет сердца.
Словно нечем чувствовать.
Мне кажется, что даже сейчас, этим абсолютно холодным отношением Шаоран-кун пытается защитить меня, хотя это всего лишь сон.
А еще мне кажется, когда-нибудь он расскажет мне все. Про родителей, про Сакуру…
Потому что я верю – он все помнит, в отличие от меня.
Иначе ему незачем было бы так сосредоточенно молчать.
Я буду просто ждать…

продолжение следует...

@темы: Other pairing, Tsubasa:RC, Syaoran, Яой, Kurogane\Fay, PG

---

[Мадоши]

Название: Хозяин магазина
Фэндом: xxxHolic
Автор: Мадоши (ака Эдик-Людоедик)
Бэта: Word
Пэйринг: Домеки/Коханэ, Домеки/Ватануки (церебральный), Коханэ/Ватануки (церебральный)
Рэйтинг: G
Содержание: Эту пару объединяет только одно: хозяин магазина... (эн лет после канона).
Дисклеймер: 1) за свою крутость денег не беру, за красоту тем более Все принадлежит КЛАМП
2). Уже когда я начала писать этот фанфик, то поняла, что "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Но выбрасывать было жалко. Поэтому что выросло, то выросло.

полюбопытствовать?

У этой пары много общего. Должно быть, соседи восклицают вслух: "Как они подходят друг другу!" Они закончили один университет; собственно, она была его студенткой. "А, все ясно!" — говорят соседи. И ничего не ясно: они знакомы с детства. С ее детства, с его ранней юности. Они познакомились под сакурой.
Они любят примерно одну и ту же еду, особенно омлеты. Он предпочитает саке, она — сливовое вино, но они охотно уступают друг другу, что пить за ужином. Они оба занимаются японским фольклором, как в теории, так и, удивительное дело, на практике. Они оба высокие, статные. Она — красива, он — интересен. У них обоих тихие голоса, они оба молчаливы.
Они оба не желают детей.
По общему мнению знакомых и родных, их брак был неизбежен.
...Все ложь, кроме последнего.
На самом деле у этой пары только одно общее: хозяин магазина.
В маленький павильон, затерянный в городском парке, мало кто находит дорогу. Нужно не просто хотеть узнать свое будущее — напротив, хотеть совершенно не обязательно и даже вредно. Нужно быть отправленным кипучим ядом грядущего, нужно, чтобы неизбежность поселилась у тебя внутри, как змея, и жалила легкие при каждом вдохе. Нет, стойте. Это слова из другой пьесы.
На самом деле нужно посмотреть немного в сторону, и налево, и чтобы на самом краю зрения словно затрепетала бы схваченная в силки бабочка — различишь краем глаза невысокое беленое строение между высокими кустами, и удивишься, как это не видел его раньше.
А когда откроешь дверь, тебя встретит знакомый светлый полумрак традиционного интерьера, и чайничек будет покачиваться над жаровней.
— Рада приветствовать, — скажет цуюри, чуть привстанет на коленях и поклонится. Густые пряди волос упадут с плеч вперед, потом она сядет обратно, опустится на пятки, сложит руки на коленях и улыбнется, свежо, ясно и немного грустно.
Уж такая она — предсказательница.
Она не Кассандра: хоть и говорит правду, но едва ли от нее кому-то станет слишком горько или слишком больно. Она просто рассказывает, что случится в будущем, и не всегда люди понимают, почему это важно. Предсказательницу и пришедшего к ней за вопросом связывает контракт. Цуюри училась не говорить лишнего очень долго — и продолжает учиться до сих пор.
—...Завтра вы встретите девочку на мосту, она будет продавать конфеты. Если вы ей что-нибудь подарите, то надолго запомните этот день.
—...Человек, с которым вы сейчас живете, не принесет вам радости, если только вы сможете забрать у него самое для вас дорогое.
—...Еще встретитесь с вашим отцом, но это случится не раньше, чем вы три раза исполните то, о чем он вам говорил. ...Прошу прощения, но я не знаю, что это.
Она — мост между Токио, о котором знают все, и той его частью, о которой мало кто знает.
Иногда к ней приходят не люди.
Впрочем, после работы цуюри, как все обычные горожане гасит огонь под чайником и идет домой, где с удовольствием готовит ужин. И съедает его — более половины вечеров в одиночестве. Или приглашает знакомых духов.
Потому что муж звонит ей или бросает письмо, как правило, такого содержания: "Не жди меня, ночую в магазине".
Коханэ — а так зовут провидицу — сама могла бы пойти в магазин, о котором идет речь, и ей там были бы рады. Но она этого не делает; не чаще раза в неделю, во всяком случае. Бабушка предупреждала ее "беречь глаза" как раз от таких вот случаев.
Там, где иная реальность слишком плотна, а наша — слишком тонка, глаза цуюри ослепнут, будто у ночного зверя в клетке на солнцепеке.
Впрочем, зачем? Она ведь может заснуть и поговорить с тем, кто ей дорог, во сне.
Однако в свои одинокие вечера цуюри чаще всего этого не делает. Не хочет нарушать чужое уединение.

...Его не слишком-то многие знают, но узкий круг коллег-фольклористов уважает профессора Домеки неимоверно. За ним тянется особая репутация — как хвосты за девятихвостой лисой, хотя ровным счетом ничего лисьего нет в невыразительном лице этого потомка синтоистских жрецов. Среди понимающих людей широко известно: если вам в руки попала какая-нибудь антикварная диковина, никто лучше профессора Домеки не разберет, что она из себя представляет. Чаще он говорит сам — ему достаточно посмотреть. В руки никогда не берет. Иногда отвечает, что он не знает точно, но у него есть знакомый, который сможет проконсультировать по этому вопросу. Правда, бесплатно знакомый не работает. Наслышанные о профессоре Домеки и его загадочном контакте просители кивают и протягивают визитную карточку: "Когда узнаете цену, перезвоните мне, пожалуйста. Разумеется, это возьмите с собой, если вам не трудно... вот, прямо в пакете".
Профессор Домеки всегда перезванивает. Деньгами его знакомый не берет, чаще вещами. Плату за свою работу назначает странную, но никогда не ошибается — как будто перед глазами у него опись коллекций этих ученых или их имущества. Некоторые не соглашаются. Другие отвечают "да".
И тогда профессор Домеки лишний раз появляется у ворот магазина, затерянного на задворках центрального Токио. Две похожие друг на друга, кукольно одетые и кукольно красивые девочки радостно встречают его, проходятся колесом и виснут на нем.
— Добро пожаловать домой, Домеки-кун!
Его давно так не называют девочки.
Черный комок шерсти кидается в руки.
— Привет, Домеки! Как жизнь?
— Нормально. Как он? — вопрос тоже никогда не меняется.
— Все так же, — волшебный зверь сразу делается серьезным и даже немного печальным.
— Посетители приходили?
— Да.
— Его ранили?
— Нет.
Хозяин магазина всегда встречает гостя какой-нибудь колкостью. Раньше они были просто неумелыми. Теперь облегчены нарочно, словно тренировочные стрелы.
Возможно, дело в том, что злые духи уже не могут портить отношения между юным медиумом и защищающим его лучником. А может быть, все это просто уже обрело совершенно иной смысл.
Домеки говорит:
— Что сегодня на ужин? Я просил сделать умебоши.
— Он просил! Для таких грубиянов, как ты — ничего, — усмехается хозяин. — Мару, Моро! Отнесите припасы на кухню. Я сейчас подойду.
Каждый раз приходить сюда — непросто, будто глотать морозный воздух. И не приходить нельзя.

...Ночью, лежа рядом с женой, профессор Домеки слушает ее ровное дыхание и любуется ею, прекрасной в лунном сиянии. Она нежна, как цветок, тепла, как свеча, и ласкова, как котенок. Она — один из самых близких ему людей. В этом мире — так точно самый близкий.
Он думает, не встать ли ему и не напиться ли, но решает не дергаться.
Вместо этого профессор проводит большим пальцем по щеке жены, и она улыбается во сне.
Все это ложь. Все, что есть у них общего — это хозяин магазина.
Он засыпает...
— Коханэ-тян, как я рад тебя видеть! — вот что первое слышит Сидзука во сне.
И видит, как его жена с улыбкой стоит на пороге, а хозяин магазина, тонкий, болезненно-бледный юноша в круглых очках и причудливом одеянии, протягивает руки ей навстречу. Юноша выглядит так, что годился бы Сидзуке в сыновья; на самом деле они когда-то учились в одном классе.
Хозяин берет Коханэ за руку, ведет ее в комнату, усаживает на мягкий диван и пододвигает ей чай и лакомства. Заботливый младший брат смотрит в рот старшей сестре и ждет, что она расскажет об интересном взрослом мире — вот как бы они выглядели, если бы не спокойная уверенность и некоторая усталость, что чувствуются в движениях хозяина.
Иногда Сидзуке кажется, что в безвременьи магазина год идет за два, и этот колдун давно стал его старше.
Черный Мокона бросается Кохане на руки, Мару и Моро присаживаются у ее ног, гладят шелк ее кимоно, пропускают между пальцами шелк ее волос. Восторгаются красотой гостьи, щебечут о чем-то. Хозяин магазина ласково смотрит на них.
— Как твои дела, Коханэ-тян? — спрашивает он. — Как дела в университете?
— Хорошо, Кимихиро-кун, — отвечает она. — Клиентов хватает. А в университете лекций у меня немного... Но все-таки мне нравится преподавать. У меня есть одна девочка, она очень милая. Возможно, она захочет чему-нибудь научится. Ничего, если я пришлю ее к тебе?
— Если она сможет заплатить, — говорит хозяин магазина, и что-то очень расчетливое и в то же время лукавое появляется в нем: божество, сидящее на тропах судьбы, не могло бы улыбаться иначе.
— У меня есть кое-что... пусть пойдет в счет ее желания, если она появится здесь, — Коханэ прикрывает глаза на секунду. — Сидзука-сан завтра принесет.
— Шарик, — говорит хозяин магазина. Он не спрашивает, он утверждает.
— Да, шарик, — Коханэ смотрит на него прямо. — Он все-таки вернется к тебе.
— Мне очень жаль, Коханэ-тян, — он тянется через столик, берет ее руки в свои.
— Ничего, — отвечает Коханэ. — Я знала, что это случится. Это неизбежность. Но у меня есть еще одно желание... — она делает паузу.
Хозяин магазина не заговаривает сразу. Он будто отводит взгляд. Сидзука Домеки, который и присутствует, и не присутствует здесь, знает: когда он заговорит, голос его будет деревянным.
— Какое же? — спрашивает хозяин магазина, и в самом деле очень ровно.
— Я хочу отправиться туда, где я смогу найти средство прервать твое заточение.
Снова пауза. Мару и Моро притихли; нет, исчезли. Ушли куда-то уже давно. Моконы тоже не видно.
— Я жду, ты знаешь, — нежно-нежно отвечает ей хозяин магазина. — И не могу никуда уйти.
— Не только это, — твердо отвечает Коханэ. — Я видела сон, и я видела, что ты отдал свою свободу в качестве платы за то, чтобы продолжать жить. Ты и другой ты... вы оба пожертвовали возможностью постоянно быть с теми, кто вам дороже всего.
— Но я никого не потерял, — мягко говорит хозяин магазина. — Пока Коханэ-тян не забывает меня навещать, все хорошо.
Коханэ улыбается.
— Я хочу найти способ избавить тебя от заточения, — повторяет она. — Я знаю, ты не можешь сделать это сам: ты поклялся быть здесь. И Сидзука-сан тоже не может уйти. Но ты можешь выполнить мое желание.
Они смотрят друг другу в глаза.
— Могу, — наконец произносит хозяин магазина. — Если ты заплатишь.
— Назови цену.
— Нет, — он отводит глаза.
— Если я предложу в уплату свои воспоминания, — она улыбается ему. — То время своей жизни, когда я была женой Сидзуки-сан? Эта память очень дорога мне.
— Этого мало, — качает головой хозяин магазина, — если ты хочешь попасть в другой мир или другое время. Извини
Сидзука, которого тут нет, думает: его одноклассник Ватануки сейчас заплакал бы. У этого слез не видно.
— Тогда добавь к этому еще и то, что я никогда больше тебя не увижу, — продолжает она. — Если ты сможешь видеть меня во сне — не страшно. Я предложила бы свой дар провидицы, но он пригодится мне...
— Коханэ-тян... — хозяин магазина смотрит на нее так, как будто он поражен. — И того, и другого слишком много за твое желание. А по отдельности ничего из этого не достаточно.
— Тогда у меня есть еще одно желание, — говорит она. — Я хочу, чтобы Сидзука-сан сейчас был здесь. И чтобы слышал наш разговор.
— Это исполнено, — кивает хозяин магазина. — Но твоей платы все равно слишком много.
— Тогда, что останется, — Коханэ наклоняется через стол к хозяину магазина, и видно теперь, что она чуть выше него ростом, — пусть поможет Сидзуке-сан исполнить его желание. Когда он назовет его тебе.
Она целует хозяина магазина в щеку около уха и садится обратно. Алые и золотые складки ее кимоно ложатся обратно на диван.
— Хорошо, — кивает хозяин магазина. — Тогда я отправлю тебя туда и тогда, куда ты хочешь попасть. Но я не знаю, где это и не опасно ли, — он чуть беспомощно разводит руками.
— Я не боюсь, — улыбается Коханэ.
И тут Сидзука выходит из тени. И обнимает жену за плечи. Но смотрит он на хозяина магазина. Молча.
— Прости меня, — отвечает Коханэ мужу, беря его за руку. — Твоя нежность дала мне силы. Если бы не ты, я бы никогда не решилась... Я всегда знала, что нам с тобой недолго быть вместе. Я больше не могу смотреть на то, как страдает Кимихиро-кун. Но это не ради него. Это ради меня.
— Спасибо тебе, — отвечает Домеки.
И просыпается.
В постели он один. В своей комнате над храмом он один. Только качается над стулом голубой шарик, привязанный к ручке. И он знает, что если встать и обойти этот старый пустой дом, то следов пребывания Коханэ он тут не найдет. Ни единого. Как будто она тоже была сном.
На самом деле ее выбор, возможно, сделал сном его самого.
"Я знаю, ты решишься, — вдруг вспоминает Домеки ее слова: она их сказала ему пару дней назад во время прогулки, невпопад. — Ты найдешь верный момент, когда отпустить его на свободу..."
Домеки открывает шкаф и долго молча смотрит на яйцо — обычное яйцо, чуть крупнее куриного, — что лежит на верхней полке.
В конце концов, у них не было ничего общего. Только хозяин магазина.

@музыка: Kohane

@темы: Other pairing, Гет, xxxHolic, Яой, Doumeki\Watanuki, G